Действительно, не Киров, а Нордвик руководил в шесть часов вечера выводом прибившейся к дружинникам группы людей, спустя десять минут после снятия у черного хода воинского караула (все, чем могло помочь осажденным не контролировавшее подчиненных военное командование). Отгоняя «черносотенцев» выстрелами, милиционеры на короткое время расчистили путь для гражданских. Затем ринулись в отчаянную атаку сами. В 1935 году Шпилев объявил, что выбежал вместе с Костриковым. В 1905 году он написал: «После всех выходил я с Чистяковым». Через погромщиков и поддержавших их огнем казаков и солдат пробились не все. Шпилеву и Чистякову повезло, а Нордвик погиб… Кстати, Алексей Ведерников, который у Шпилева в редакции 1935 года выступал в роли помощника Кострикова, спасся совсем не героически: притворился громилой, стащившим из управления «самовар и кой-какое тряпье». Приняв за своего, толпа его не тронула…
Судя по всему, все четыре мемуариста зачислили Кострикова в дружину «городской охраны» под нажимом сверху, из ЦК партии. В советском биографическом каноне Кирова явно не хватало такого подвига, почему сибирякам и пришлось покривить душой[44].
Как бы Костриков ни узнал о трагедии, она очень сильно подействовала на него. Народ, простой народ, о свободе которого так ратовал он с товарищами, с яростью набросился на своих освободителей. Тут поневоле вспоминалось предупреждение «ренегата» Гутовского, услышанное им на июньской конференции. «Безнадежное дело»! И вправду, безнадежное. Что-то «освободитель» Костриков с товарищами сделал не так, в чем-то ошибся. Но, разумеется, в листовке, которую типография «Сержа» напечатала от имени Томского комитета РСДРП с несколько длинным названием («Конституция и гнусные преступления царских башибузуков»), ни слова раскаяния, ни намека на собственный промах. По версии убежденного революционера, во всем виновата власть – томский губернатор В.Н. Азанчевский-Азанчеев, желавший «расправиться с «крамольниками», «сжечь их живыми». Губернатор «мог разогнать толпу негодяев, поджигавших здание… мог увести казаков, стрелявших в осажденных», но ничего не предпринял.
Сгоревшее здание управления. [Из открытых источников]
Да нет, пытался, хотя и без должного рвения. Да и кто стал бы его слушать, когда толпа кричала: «Мы голодны, а они бунтовать, забастовки делать» – и продолжала избивать и убивать студентов и железнодорожников. При явном сочувствии солдат 4-го сибирского запасного батальона и казаков 1-й сотни Красноярского полка, выведенных к Троицкому собору на Новособорную площадь. Как докладывал 16 ноября в Петербург Азанчевский, «к самому… зданию в толпе замечалось какое-то ужасное озлобление и ненависть, слышны были крики о тяжелых последствиях забастовок, и о том, что в горящем здании не оставят камня на камне». Но, главное, «настроение нижних воинских чинов… было всецело на стороне толпы… офицеры не имели никакой возможности принудить их действовать решительно для усмирения народного восстания».