Последний звонок Шушу был предельно ясен: если я не вернусь в Пекин по прошествии двух лет, я фактически провинюсь перед моей страной, я стану «предателем», поддавшимся заразной болезни эгоизма, свирепствующей в индивидуалистических странах. Я быстро согласился с этими доводами, не в состоянии оправдать столь долгий срок, два года, – да и, собственно, зачем? Ночь после дядиного телефонного монолога невыносима, мне трудно дышать, меня осаждают жуткие видения, в которых мать плюет мне в лицо, а потом плачет, утирая меня, и напоминает с избыточной нежностью, что я – китаец. Что значит эта любовь, мне хорошо известно. Два года, с точки зрения моей семьи, – это слишком беспечное отношение к грузу ответственности, который должен был бы лечь на мои плечи, не вздумай я бежать в страну «греховных» желаний. Остаться или уехать? Париж позволил мне примириться с определенным образом самого себя. Я стал увереннее, я не так безразличен к собственным желаниям, но что еще? Мне повезло, у меня есть виза политического беженца, но Франция ничего от меня не ждет и никак не пытается меня удержать. И потом… в памяти постоянно всплывает сцена в «Красном кафе», которую я про себя назвал типично французской романтической обманкой. Шушу, пожалуй, в чем-то прав, когда твердит по телефону о рисках слишком тесного общения с «чужестранцами». Так что возвращение на родину для меня не выбор; во всяком случае, он не продиктован собственной волей, которую так высоко ценят западные люди, – скорее, это чисто китайская смесь долга и чувства вины все решает за меня.
Когда я вхожу в аэропорт Шарль де Голль с обратным билетом на родину, у меня такое чувство, что я покидаю Францию, но не Париж. Я вижу себя в нем. Когда-нибудь, через несколько лет, я вернусь и куплю квартиру рядом с одним из красивых парков, где так люблю гулять, насвистывая. Я видел, более того, я пережил в этом городе то, что изменило мой взгляд на Китай и на самого себя.
Едва сев в самолет, я уже чувствую себя на родине, и мой китайский дух вновь берет верх над моей плотью. Я знаю, что отдамся душой и телом семье и работе – что, в сущности, одно и то же. Однако сомнение все же одолевает меня, когда я погружаюсь в дремоту: буду ли я снова способен на такие подвиги? В Париже я приобрел дурные привычки.