Социальный институт как образование сверхколлективного порядка, как фиктивное лицо, несводимое к его персоналу, объединению людей, и надстраивающееся над ним, оказывается, по существу, не более чем отвлеченным понятием, которому воображение и закон придают качества, права и обязанности, свойственные лицу в правовом и социальном значении этой категории. В отличие от институтов-установлений, «институтов-вещей» (если воспользоваться выражениями Дюркгейма и Ориу), опосредствующих отношения между людьми и другими социальными единицами как субъектами, институты-образования, «институты-лица», сами становятся субъектами социальных отношений и действий. Люди же лишь представляют и персонифицируют социальный институт, от имени которого они действуют, выступают посредниками в отношениях между институтами. Субъектность индивида в этом случае вторична, производна от первичной субъектности института.
С методологической точки зрения в рассмотрении социального института выделяются объективистская и поведенческо-психологическая ориентации. Первая из них четко сформулирована Дюркгеймом: институты, как способы мышления, деятельности и чувствования существуют вне индивидуальных сознаний и наделены принудительной силой, вследствие которой навязываются индивиду независимо от его желания; социальные факты, следовательно, нужно рассматривать как вещи. Согласно второй ориентации, идущей от М. Вебера, институты признаются комплексами действий индивидов; в своих крайних проявлениях редукция институтов к формам индивидуального поведения приводит к убеждению, что социальные явления могут быть объяснены исходя из одних лишь психологических предпосылок [2]. (См.: В. М. Быченков. Социальный институт // Новая философская энциклопедия).
В ряду общественных наук институционализм занимает достойное место в качестве общепринятого метода исследований.
Военная мемуаристика как социальная организация развивается не только под влиянием историографических факторов, но социальных, в том числе социальных институтов, формирующих социальную среду её функционирования.
Однако оценка этих факторов со стороны классических военных историков, литературоведов, авторов и читателей существенно отличается от мнения институционалистов. Первые позиционируют первичность историографических факторов и вторичность (в разрезе причинно-следственных отношений) институциональных. Вторые признают равную статусность обеих групп факторов, попутно возвышая институциональную теорию в иерархии социальных наук.