В этой ситуации перед авторами стояла задача – не написать, вновь обращаясь к фигуре Брежнева, изначально устаревшую и скучную книгу. Более того, учитывая брежневские биографии Млечина и Шаттенберг, существовала опасность впасть в эпигонство: общепринятые суждения и устоявшиеся мнения обладают гипнотическим свойством и порой создают весьма глубокие колеи, из которых тяжело выбраться последователям.
Самостоятельность и новизна данного исследования была обеспечена за счет ряда факторов. Если к моменту, когда авторы опубликовали в 2012 г. свои первые статьи, посвященные Брежневу[12], книги Млечина о Брежневе уже вышли в свет, то с Шаттенберг авторы работали как конкуренты, причем каждая сторона стремилась найти свою собственную нишу исследования. Мы изначально сделали ставку на новейший массовый источник – рабочие записи Л.И. Брежнева, стремясь поместить их в широкий архивный и литературный контекст. Шаттенберг сравнительно поздно смогла воспользоваться этим источником – трехтомник брежневских «дневников» вышел в свет в конце 2016 г., а книга Шаттенберг на языке оригинала была опубликована в Германии уже в 2017 г. И хотя автор посвятила «дневникам» Брежнева специальный параграф, она мало использовала этот ключевой источник по причине дефицита времени и сложности интерпретации специфических брежневских записей.
Еще одним фактором стало различие в методологии. Книга Шаттенберг, как и книги Млечина, написана в жанре классической позитивистской биографии. При этом оба автора проделали важную работу по введению в научный оборот верифицированных фактов. В результате они продемонстрировали, и, по-видимому, вполне успешно, что задача создания правдивых, основанных на проверенных фактах биографий советских деятелей все еще не выполнена и такие исследования не только имеют полное право на существование, но и по-прежнему необходимы.
И все же авторы рискнули, со всем уважением относясь к позитивизму и будучи сами воспитанниками данной исторической школы, написать другую биографию Брежнева, сделав акцент на «новую культурную историю» и «новую политическую историю», а также «лингвистический поворот» в истории. Однако заявленный методологический посыл не является для авторов догмой, поскольку сегодня уже четко видны границы этих новаций как инструментов исторического познания.