На рынке специй было душно, шумно и… волшебно. Корица, кардамон, розовая соль, мята, бархатные сухофрукты, орехи, шепот пряностей, как стихи, развеянные по ветру. Она шла за ним – он двигался уверенно, почти вальяжно, как человек, который давно не ищет – только находит.
– Эти специи, – говорил он, – как люди. Иногда всё, что им нужно – правильная температура, чтобы раскрыться.
– А если не раскрываются?
Он взглянул на неё:
– Значит, не твоя сковорода.
Она рассмеялась. Нервно. Ей казалось, он снова говорит не о специях.
У лавки с лавандой он остановился. Взял горсть и протянул ей.
– Закрой глаза.
Она повиновалась.
– Вдохни. Глубже.
Запах был сдержанный, пыльный, но в нём что-то щелкнуло внутри. Как будто в памяти ожил фрагмент детства. Бабушкина скатерть. Лето. Пустой дом, наполненный теплом. Безопасность.
Она открыла глаза. Смотрела на него – уже иначе. Как на человека, с которым можно делить не только тишину, но и простые запахи.
– У тебя есть кто-то, кто знает, как ты пахнешь, когда грустишь? – спросил он неожиданно.
Она замерла.
– Нет, – ответила.
– Жаль. У каждого должен быть такой человек.
Он снова положил лаванду – теперь ей в ладонь.
– Возьми. На память.
– А вдруг она выветрится?
Он пожал плечами.
– Значит, придёшь за новой.
Вечером, в номере, мишка и лаванда лежали рядом. Она смотрела на них, будто на маленькую армию против одиночества. И, впервые за долгое время, не чувствовала страха перед завтрашним днём.
Она легла на кровать, не раздеваясь, села, подтянула колени к груди и прижала к себе мишку, словно это могло замедлить ночь, растянуть её в что-то большее, чем просто отдых. Ночь становилась не границей, а переходом. Между «раньше» и «сейчас». Между «одна» и… кем-то.
Лаванда в ладони – всё ещё тёплая от его пальцев – будто дышала своей тихой жизнью. В этом был смысл. Почти молитвенный. Она приложила веточку к лицу, вдохнула. И почти – почти – позволила себе улыбнуться.
Телефон лежал рядом, молчаливо светился уведомлением. Не от него – просто откуда-то. Группа в мессенджере. Кто-то из московской жизни. Но Мелисса не открыла. Не хотелось туда возвращаться. Не хотелось даже вспоминать, что за этим городом есть другие. Что есть страны, дни недели, графики и планы. Здесь всё было иначе. И, может, впервые за долгое время – лучше.