В последний вечер второй недели она решила не приходить. Не писала. Не звонила.
Но не смогла.
Пришла. Поздно. В самый конец дня.
Он ждал.
– Где вы были?
– Искала, где заканчивается страх.
– Нашли?
– Нет. Но мне кажется, он здесь – меньше.
Он встал. Взял её за руку.
– Тогда оставайся.
И она осталась.
Они шли вдоль берега. Гёкхан всё ещё держал её за руку, но не крепко – не так, как держат, когда хотят удержать, а так, как будто просто позволяли быть рядом. Без навязывания. Без требований. Просто вместе.
– Иногда мне кажется, что я всю жизнь разговариваю в тишине, – сказала Мелисса.
– Это значит, что ты слишком долго слышишь сама себя, – отозвался он.
Она удивилась, как точно он сформулировал то, что она не могла объяснить.
– Мне в России казалось, что если я уеду, всё изменится. Что я найду воздух, который не давит. Людей, которые не тянут вниз. Себя – настоящую.
– А нашла?
– Нет. Но в этом городе впервые стало не страшно не находить. Странно, да?
– Не странно, – сказал он. – Стамбул не даёт ответов. Он учит быть с вопросами.
Мелисса улыбнулась. Усталой, но искренней улыбкой.
– А вы? Вы всегда были таким спокойным?
– Я был другим. Резким. Громким. Хотел доказать, что достоин. Сломался. Потом снова собрал себя. Но уже – иначе. Меньше шума. Больше наблюдения.
– Сломался? Почему?
Он задумался. Сделал вдох. Потом отпустил её руку – не резко, просто позволил ей быть свободной.
– Потому что жил в городе, где тебя любят за маску. А когда снимаешь её – никого не остаётся.
– Здесь – то же самое.
– Нет. Здесь всё сразу. Тут тебя сначала обжигают, потом лечат. Здесь нельзя спрятаться, но можно стать прозрачным. И если тебя в этом виде всё ещё кто-то видит – значит, видит по-настоящему.
Мелисса остановилась у перил на набережной. Прислонилась к холодному металлу и посмотрела на воду.
– Я боюсь, что все мои чувства – только отражения чужих. Что я всё время «примеряю» чужую боль, чужую любовь, чужое одиночество. А своего – нет.
– Это и есть твоя боль, – сказал он.
Она посмотрела на него.
– А вы? У вас есть настоящая боль?
Он медленно кивнул.
– Есть. Это боль быть сильным для всех, но сломленным для себя. И делать вид, что всё в порядке, потому что никто не умеет справляться с твоей слабостью.
Они замолчали. Ветер стал сильнее, и Гёкхан предложил пройти в маленькое кафе под лестницей у моста. Оно выглядело так, будто появилось случайно – между одной эпохой и другой.