Но образ мальчика ускользает. Не даётся в руки. И от этого на сердце становится еще тяжелее. Она ведь к нему со всей душой…
Слёзы снова текут по её щекам, но уже не за себя – ее личная боль отошла на второй план. Ей обидно за этого одинокого ребёнка, которым когда-то был её любимый папа.
Она прижимается к нему, настоящему, взрослому, сильному. Он крепко обнимает её в ответ, нежно прижимает к себе, и не двигается, пока она сама, успокоившись, не захочет отпустить его.
Едва различаю строки сквозь толстые линзы слез. Они падают на бумагу, расползаются мокрыми пятнами, превращая чернила в размытые тени. Маленькая девочка во мне всхлипывает и вытирает мокрое лицо ладонью. Говорят, время лечит, но ко мне, видимо, это не относится: прошло уже двадцать пять лет с тех пор, как умер папа, а воспоминания о нём каждый раз вызывают у меня боль. Тоску. Печаль. Горечь утраты. Вину. Этот жар в груди, он невыносим.
Такое начало истории о… Даже не знаю, о чем она будет. И о ком. Но такое начало почему-то меня тоже не устраивает.
С чего же тогда начать?.. Может, с этого?
Месяц назад я назначила маме встречу в Макдональдсе в городе Рубе – когда-то крупном текстильном центре, а теперь самом бедном городе Франции, который местные жители называют „французским Алжиром“.
Поставив точку, наклоняюсь ближе к странице, позволяя глазам с подрагивающими на нижнем веке слезами привыкнуть к этим нескольким строкам. Может быть, теперь? Может быть, с этого места получится рассказать все, что я чувствую? Рассказать правду? Мою правду.
***
Мы с мамой сидели в кафе на центральной площади города Рубе. Вдалеке скрипел колесами трамвай, официант беседовал с клиентом, недалеко вопил ребенок.
Она пришла на встречу с опозданием: «я не хотела приезжать», призналась она. В примятом пальто, со съехавшей на бок косынкой, с прибитой прической. Поразили ее глаза – уставшие, тоскливые, с темными кругами под глазами.
– Купи мне кофе! – приказала она, и я услышала в её голосе некоторую нервозность.
Мама тяжело опустилась на стул, запустила пальцы в свои тонкие волосы и начала делать ими круговые движения, пытаясь «взбить» свою прическу, светлые локоны а ля 70-е. А после уставилась в окно. Сидела прямо и была похожа на неприступную скалу. Ни единого движения. Ни звука.
Мы обе были напряжены и не осмеливались даже открыто посмотреть друг другу в глаза. «Докатились…, – с грустью подумалось мне. – Мать и дочь, сидим напротив друг друга и молчим, словно чужие друг другу люди».