– Ничего я не должна! Я уже обслушалась вебинаров про девочек и мальчиков. И ты же не знаешь, я сейчас все время говорю о своих чувствах: мне больно, мне плохо, я не хочу разводиться.
Мансура смотрит на нее с недоверием.
– И что? Он как реагирует?
Насиба отряхивает крошки с подола розового платья.
– Да никак. Говорит, что все решил.
– Нашел чем утешить. В «Очаровании женственности» написано, что когда ты жалуешься, то должна быть похожа на обиженного ребенка, надуть губки и топнуть ножкой, чтобы ему захотелось тебя пожалеть.
Насиба поднимает брови:
– Это даже звучит кошмарно, прекрати. Можно я не буду топать ножкой?
– Вот, съешь еще финик. Тебе все можно. Но лучше б ты была позаковыристей. Белье купи какое-нибудь, платье. Или поедем в магазин.
– Давай онлайн выберем, не хочу никуда ехать.
За два часа Мансура отвергла и серую абаю в пол (у тебя таких еще три), и восточные шаровары (какое странное чувство цвета), и кэжуал футболку (пожалуйста, нет, это совсем не сексуально), и халатик (если халат, то шелковый, а это полотенце какое-то). Под конец они выбирают изящную белую маечку с кружевом, желтую юбку и зеленый сарафан с нашитыми камешками. Насиба вводит номер карточки и думает, что во всем этом должно быть невероятно неудобно и холодно, но очень хочется, чтобы Юсуф удивился, вспомнил, какая Насиба привлекательная.
На следующий день заказ доставляют. Вечером Насиба встречает мужа с работы, дыша духами и туманами. Зеленый сарафан струится по бедрам, волосы завиты в крупные локоны. Юсуф говорит: «Очень красиво». И больше ничего не говорит.
Пока муж ужинает, она рисует карандашом для глаз черный крестик на коже немного ниже шеи и садится напротив Юсуфа.
– Ты мне выстрелил прямо сюда, а я тебе верила.
Это выглядит так театрально и глупо, что даже странно, что муж ее не высмеивает в ответ. Больше Насиба этот сарафан никогда не наденет. Некоторое время спустя она отнесет его в ящик для благотворительности у квартальной мечети: яркий, из тонкой ткани, он будет смотреться странно между скромными платьями для намаза и узорчатыми шароварами-аладдинками.
Насиба неторопливо идет к выходу со двора мечети, когда дверь раскрывается: мужчины покидают дом земных поклонов после молитвы. Во время пандемии сперва запретили читать намаз в мечети, а когда разрешили возобновить, то ряды уже не смыкались: молящиеся стоят на расстоянии полутора метров друг от друга, тела вторят сердцам и делят зал на одинокие квадраты с живыми точками посредине. Имам мечети, который славился злободневными пятничными проповедями о коррупции, многоженстве и необразованности, тоже выходит во двор вместе со всеми. Летящей походкой он сверкает мимо Насибы. Это удивительное свойство его шага, словно в детстве он примерил сапоги-скороходы да так и остался в них. Никто не может обогнать его, хотя он никогда не спешит. Когда спутник идет рядом с ним, имам всегда его чуть обгоняет. Если он выходит последним из здания, то спустя минуту обнаруживает себя впереди всех, кто вышел прежде него.