* * *
Я выронила стебелек лаванды из рук. Пригрезившееся было туманным и нечетким – в отличие от эпизодов, преследовавших меня в кошмарах. Вся эта картина могла оказаться прихотью воображения, навеянной таинственным лесом вокруг. Наступило позднее утро. Вот-вот прохлада сменится дневным жаром. Но в тени деревьев идти было приятно. Когда грезы о ванне с лавандой в моей голове рассеялись, я вдруг поняла, что под ногами сыро от росы. Но я не замедлила шаг. Ведь я оказалась здесь наяву. На земле не было видно вырванных страниц. Крови – тоже. Вместо остатков книги, которые, будучи Сарой, прижимала к груди во сне, я несла на руках урну с ее прахом.
Вокруг пели птицы и, жужжа, пролетали по своим неведомым делам насекомые. Невдалеке по камням журчал ручей, а под подошвами моих кроссовок шуршала земля. Ничьих других шагов я не слышала. И уж точно не слышала шлепков босых ног моей продрогшей подруги.
У меня и самой стыли ноги, пока я подходила ближе и ближе к месту, откуда раздавался плеск воды. В груди почувствовалась тяжесть. Кровь понеслась по венам с удвоенной силой – так, что у меня зашумело в ушах. Воздух, который я с усилием впустила в скованные легкие, был одновременно терпким от запаха прелой листвы и свежим от буйной молодой зелени.
Тропинка повернула, и я услышала скрип веревки, натянутой на ветку. Ее витки терлись о кору, сопротивляясь грузу. Неживой груз. Тело моей матери. Нет. Не моей. Матери Сары. Нет, я не застряла в кошмаре. Я лишь исполняла возложенный на меня долг.
Я никак не ожидала, что открывшийся моим глазам сад окажется таким пышным, ярким, полным жизни. Из стесненной груди вырвался изумленный вздох.
Этот ухоженный сад, переполненный сочной листвой, яркими лепестками, всяческими побегами, бутонами и цветущими грядками и кустами, украсил бы обложку любого журнала. Я отметила, что каждый кустик, каждое растение и каждая лоза здесь высажены аккуратными рядами или формируют клумбы, но весь этот безудержный растительный триумф казался мне чистейшей экзотикой. Ничего знакомого здесь не было. Я привыкла к бетонированным тротуарам и жестоко подстриженным городским деревцам. А тут среди зелени пестрели розовые, золотистые, пурпурные и серо-голубые соцветия. В наличии были все оттенки желтого: от сливочного масла до апельсиновой корки. Вся эта живая радуга трепетала на ветру, в такт его дуновениям покачивались причудливые грозди и шелковистые клубки лепестков, каких я никогда прежде не видела. Я знала только, как называются деревья, высаженные по краям сада, – и то лишь потому, что Сара мне о них говорила, а еще – потому, что кора у них была покрыта характерными глубокими бороздами. Белые акации, все разного размера. Чем крупнее дерево, тем оно старше – по одному на каждую женщину из рода Росс, чей прах был развеян под их необычно узловатыми ветвями.