Евгений, заметив его интерес, с некоторым торжеством сообщил: "Это сюрстрёмминг, понимаешь? Это как шведская ферментированная селедка!" Кот не сразу уловил смысл его слов, но звучало это внушительно. Пока Кот с трудом обрабатывал информацию, он, явно наслаждаясь своей осведомленностью, добавил: "Шведы это не просто едят – это у них как ритуал. Рыба пахнет так, что открывать банку надо только на улице. Но вкус…" Он выразительно покатал кусочек на вилке, глядя на меня, – "это просто нечто!"
Кот почувствовал себя частью какого-то кулинарного обряда. Картошка с мягким сливочным вкусом идеально смягчала солено-кислый вкус рыбы, и, хотя запах продолжал атаковать его чувства, что-то в этом противостоянии удивительно вдохновляло. Казалось, что остро вонючая красная сюрстрёмминга со всеми своими тайнами открывала ему целый новый мир – не только еды, но и смелости пробовать жизнь на вкус.
Этот день был полон приключений, и, засыпая с чувством гордости, Кот думал о будущем, где его жизнь будет яркой и насыщенной, полной дерзости, куража и бесстрашной отваги в каждом её повороте.
Так гадко Кот ещё никогда себя не чувствовал. Не из-за разбитого носа, заплывшего глаза, соли крови на губах или жгучей боли в боку. Всё это было ничем по сравнению с другим – с унизительным чувством беспомощности. Словно его раздавили, вытерли о него ноги, и он не смог ничего с этим сделать. В груди клубилось что-то горячее, смешанное из ярости, обиды и сгорающего самоуважения.
Гроб возвышался над ним, как башня – огромный, с каменными кулаками, и на его лице играла эта отвратительная ухмылка. Единственным успехом Кота была жалкая царапина на скуле Гроба, но даже она скорее злила его самого – не победа, а жалкий укол.
Когда мелкий прихвостень Серого подкрался сзади и, встав на четвереньки, подставил Коту под ноги ловушку, а Гроб резко толкнул в грудь, всё кончилось ещё быстрее. Асфальт больно ударил его затылком, мир взорвался искрами боли. Хохот. Резкий, злорадный, как иглы. Они смеялись. Гроб, Серый, Крис и даже мелкий – они хохотали, будто увидели самую смешную шутку в жизни.
– Чё, котенок, больно? – протянул Гроб, лениво раскачиваясь с носка на пятку.
Боль? Да это было пустяком. Куда хуже был этот смех. Это презрение. Это знание, что он не смог. Что его превратили в посмешище, в игрушку, которую можно швырнуть на землю, посмеяться и забыть. Хотелось исчезнуть, стать невидимым. Или наоборот – взорваться, растерзать их всех.