Он поднял планшет, на экране которого всё ещё горела мерцающая полусфера. Приглушённый свет скользнул по его шраму. Глаза Рафаэля были тёмными и полными уверенности. Он не вел торгов и не играл в дипломатию.
На секунду все замолчали.
Где-то далеко за стенами станции раздался глухой, раскатистый треск – как если бы небо раскололось. Свет на потолке моргнул. Потом снова дёрнулся, как в судороге. Одна из ламп взорвалась с лёгким щелчком. Электрические сполохи прошли по металлическим панелям.
– Вот оно, – сказал Рафаэль негромко. – Оно уже рядом.
Он развернулся и вышел, унося планшет.
Двери за ним закрылись, и в брифинг-зале снова воцарился полумрак. Только изображение купола продолжало пульсировать на экране, как чужое сердце под толстыми венерианскими облаками.
Каюта, выделенная Рафаэлю, была узкой и низкой, как отсек субмарины. Металлические стены обшиты термопанелями, воздух пах технической смазкой и старым пластиком. Не было ни единого окна, только вентиляционные жалюзи за которыми раздавалось едва ощутимое гудение. Свет ламп освещал тесное пространство с легким зеленоватым оттенком, свойственным станциям, дрейфующим в нижних слоях Венеры. В этом свете кожа казалась бледнее, чем была на самом деле, а глаза – темнее.
Рафаэль Лем сел на койку и оперся локтями на колени. Перед ним лежал планшет старого образца, покрытый царапинами, а краска на корпусе местами совершенно стерлась. Он не смотрел на экран. В его руке была тонкая почти выцветшая фотокарточка.
На фотографии застыла женщина, стоящая на фоне разрушенного купола, засыпанного марсианским песком. Волосы растрепаны, хотя под защитным сооружением, накрывшим немаленького размера археологическую находку, ветра быть не должно. На ней – защитный костюм, расстёгнутый у горла. Улыбка едва заметна, но зато она настоящая, искренняя. Справа, вдалеке, видны очертания руин – узкие колонны, оплавленные, будто их лизал огонь самого Солнца. На обороте – надпись маркером: "Сектор XII. Внутри – зеркала. Вернёмся – расскажу тебе всё. – М."
Он провёл пальцем по лицу на фото. Движение было почти машинальным, но в нём сквозила осторожность, как будто прикосновение могло стереть последнее воспоминание.
– Если это действительно оно… – пробормотал он.
Голос его прозвучал глухо в металле каюты.