Он включил переносной фонарь и поставил его на стол. Стало чуть теплее. На стене висели фотографии: мать, ещё молодая, в платке; Валя – её глаза казались слишком большими; и кто-то третий. Мужчина. Лицо выжжено вспышкой. Или чем-то другим.
Он пошёл по дому. Каждый шаг отзывался скрипом, будто половицы стонали от памяти. В углу висела верёвка, на ней – сухая ветка рябины, давно почерневшая. Пыль лежала на всём, кроме дверцы чердака. Та была чистая.
Внезапно свет мигнул. Один раз. Второй. Потом погас совсем. Артём замер.
Из-под чердака что-то зашевелилось. Едва слышно – как ткань по дереву, как шаги на вате.
Он не пошёл наверх. Пока нет. Вместо этого он вернулся на кухню, нашёл старый керосиновый фонарь. Заискрило, но он загорелся. Жёлтый свет колыхнулся, как пламя костра в чьих-то лёгких.
На столе лежал конверт. Он не был там, когда Артём вошёл.
На нём была надпись. Почерком матери.
"Не открывай до заката. И не заговаривай с тем, кто будет звать по имени."
А снаружи кто-то уже звал:
– Артё-ём…
Глава III. Чердак, которого не было
Он сидел на краю кровати и смотрел на люк. Тот был открыт. Или всегда был открытым, просто он не смотрел вверх. Из проёма сочился сухой, серый запах – не гниль, нет. Что-то старше. Как будто дерево там умирало веками, забытое всеми богами.