Теперь – самое важное. Редакция. Алекс вызвал «якоря» – те самые фотографии из парка и с выпускного. Чистые, светлые образы. Он взял фрагмент из парка – отца, улыбающегося, качающего маленькую Свету на качелях. Нужно было вживить его внутрь изолированного, но еще не разрушенного контекста травмы. Мысленно, с ювелирной точностью, он начал заменять элементы. Искаженное лицо гнева – на улыбку с фото. Летящий кулак – на руку, мягко подталкивающую качели. Крик – на обрывок реального смеха отца, найденный где-то в ранних, незапятнанных слоях памяти Светланы. Запах перегара… Алекс порылся в «архивных шаблонах» – стандартных паттернах запахов, хранящихся в базе Архива. Нашел «теплый запах осенней листвы, смешанный с дымком костра». Подошел. Вживил.
Он работал быстро, уверенно. Мастерство высшего Куратора проявлялось в деталях. Он не просто подменял одно другим. Он переплетал ложь с крупицами правды, создавая новую, правдоподобную ткань. Ощущение качелей было реальным, из другого воспоминания. Смех отца – подлинным, хотя и вырванным из иного контекста. Осенний запах – синтетическим, но вызывающим приятные ассоциации. И главное – эмоциональный заряд. Алекс не мог просто стереть страх и боль. Это оставило бы дыру, которую сознание клиентки немедленно попыталось бы заполнить, порождая неврозы. Нет. Он трансмутировал их. С помощью интерфейса и своих навыков он сжал черно-красный сгусток ярости и страха, переплавил его в плотный шарик туманной, ноющей грусти. Грусти по тому отцу, каким он мог бы быть. Каким его теперь будут помнить.
Последний штрих. Интеграция. Он аккуратно снял карантинный барьер. Новое, отредактированное воспоминание – отец на качелях, его смех, запах осени, легкая щемящая грусть – влилось обратно в поток памяти Светланы. Оно прижилось мгновенно, как родное. Настоящие, ужасные фрагменты были помечены интерфейсом как «мусорные данные» и мягко, безболезненно стерты, замененные этим идеальным суррогатом.
Алекс вышел из погружения. Мир кабинета вернулся, резкий и четкий после психоделического тумана памяти. Он снял шлем, почувствовав легкую, привычную тяжесть в висках – плату за глубокое вторжение в чужое сознание. Светлана открыла глаза. На её лице не было ужаса. Только легкая печаль и… облегчение. Слезы текли по щекам, но это были тихие, чистые слезы.