– Неужели вся коза ностра, все крутые бойцы донов, о которых мы столько слышали не умеет пить? – ехидно произнёс Ган – голландский наёмник, занимавший здесь должность шефа службы безопасности, удерживая в руках рюмку с ликёром.
Если честно мне от этого пойла с пряными травками была ни тепло, ни холодно, а вот двухметровый, голубоглазый амбал явно хватил лишнего потому как живчик Пеларатти являвшийся племянником одного из американских донов вскочил на ноги сжав кулаки. Щёки головореза покраснели, ноздри раздувались от гнева. Я в свою очередь тоже нахмурился и подался вперёд в кресле. Делая вид, что вот-вот ринусь в бой. Всё-таки, как-никак, изображаю «человека чести».
Гунн (наш гостеприимный хозяин) с раздражением взглянул на Гана и встав на ноги, произнёс:
– Господа-господа! Не стоит ссориться! Понимаю, все устали! Кажется, наш итальянский друг Лино Росси утомился сильнее прочих. Бывает. Что ж, считаю и нам пора отдыхать, набраться сил. Завтра у нашего профессора сложный и ответственный день. Соответственно и у нас тоже. День, ради которого мы все здесь собрались.
Новак, не забыв продемонстрировать окружающим свои белоснежные зубы, вытащив сигарету из мундштука потушила её в серебряной пепельнице в виде раскрывшей рот рыбы, и взяла под руку Гунна. Вместе они – хозяин особняка покачивая широкими плечами, а его любовница, виляя задом, покинули библиотеку. За ними пробубнив нечто вроде «прошу прощения, был не прав» ретировался Ган. Ну а последними в свои комнаты направились Винтергальтер, Пеларатти и ваш покорный слуга.
Лино Росси если вы ещё не поняли это я – Женька Юнкер. Соскучились? Как я превратился в смуглого, кареглазого брюнета, вылитого сицилийца? Да всё элементарно. Всё дело в тёмно-коричневой жидкости без запаха, состоящей из оливкового масла и ещё какой-то гадости. Какой именно, даже знать не хочу. Перед прибытием в Малый Кройцбург я пару дней втирал её в кожу и волосы. Смех смехом, а ведь выглядеть я стал как настоящий итальянец. В зеркале сам себя не узнавал. Серые цвет глаз удалось скрыть контактными линзами, от которых глаза у меня сначала болели и слезились, но теперь ничего пообвыкся. Как родные.
Идя по коридору, увешанному картинами, украшенному многочисленными гипсовыми бюстами сумеречных тевтонских гениев в нишах стен, я в последний раз взглянул на пятерых мерзавцев впереди. Моральных уродов, возомнивших себя особенными. Утро они уже не увидят. Ведь часа через три-четыре, я их всех убью…