– Что ты говоришь? – голос отца сорвался. – Как не любишь? Ты же обещала! Он уже сватался, он…
Её сердце рвалось из груди. Она закрыла лицо руками, тяжело дыша, пытаясь найти силы выговорить то, что пожирало её изнутри.
– Я не могу выйти за Павла. Я… я люблю другого, – прошептала она, и это была первая ложь, сказанная во благо.
Отец резко откинулся на спинку стула. Лицо его побледнело.
И тогда, дрожа, почти не чувствуя ног, она упала к нему на грудь и – впервые – рассказала. Всё. До конца. Слова вырывались сквозь слёзы, дыхание, с болью, с ужасом.
Отец вскочил. Замер. Руками вцепился в спинку стула. Его лицо побелело. Ярость перекосила его черты. Стало страшно от одного его молчания.
В следующую секунду он вылетел во двор.
Елизавета попыталась поспешить за ним, но смогла дойти лишь до ворот. Она шагала, но ноги её не слушались. Мир поплыл, и прямо в воротах, она потеряла сознание.
Когда очнулась – тени, знакомые. Потолок. Комната. Постель. Рядом, на стуле – мать. Сутулая. Рыдающая.
– Маменька… – прошептала Лиза.
Мать вскинулась, взяла её за руки.
– Тише, тихо, доченька. Ты дома. Всё хорошо… Ты теперь дома.
Но Лиза знала: теперь ничего уже не будет хорошо. И в доме – и в ней самой. Всё навсегда изменилось.
– Матушка… – голос Елизаветы был хриплым, будто она говорила из глубины колодца. – Отец… он… убил Михаила?
Мать вздрогнула, вскочила со стула, как от ожога, и подбежала к дочери, словно могла руками остановить её ужас.
– Да что ты, Господь с тобой! – Она схватила Лизу за руки, как будто те могли куда-то убежать. – Нет, дочка. Нет. Он не убил. Хотел… очень хотел, я это видела… но не убил.
Елизавета попыталась сесть, опершись на подушку. Голова плыла, мысли путались, как мокрое бельё на ветру. Отец… Михаил… смерть? Всё звучало, как из чужого сна.
Мать сделала вдох, глядя на дочь с таким выражением, словно вот-вот признается в страшном грехе.
– Лизонька… донечка моя… – голос стал тише, ниже, почти как у заговорщицы. – Ты… ты носишь его дитя.
Наступила пауза.
Очень длинная.
Такой тишины не было даже в гробовой мастерской у дядюшки Савелия.
– Что? – выдохнула Елизавета, и её лицо побелело так, что даже простыня рядом выглядела загорелой, а живот моментально стал свинцовым. – Ты, что сейчас сказала?
– Лиза… – мать присела рядом, – это правда. Я видела. Ты вся… ну, ты понимаешь. Теплее стала. И спишь дольше. А ты всегда, когда…