Но я сидел молча и смотрел в окно на проплывающие мимо улицы Берлина. Моя догадка оказалась верной. Лже-Дельбрук действительно умудрился притащить меня в дом на окраине города, а теперь мы ехали обратно в столицу. Хотел бы я посмотреть, как этот бодрый пенсионер пёр мое бездыханное тело.
Голова гудела, разбитая скула ныла, запястья и щиколотки саднили от веревок. Я вообще, если честно, с гораздо бо́льшим удовольствием отправился бы домой, чтоб помыться, поесть и лечь в постель. Несмотря на два дня, которые прошли в беспамятстве, ужасно хотелось спать. Но только уже в нормальных условиях и в нормальном состоянии.
Однако физическая боль и дискомфорт отступали на второй план перед холодной тревогой. Не то, чтоб она сильно меня накрывала, эта тревога, однако, кое-какое волнение все же имелось.
Чертовы фрицы хранили гробовое молчание, поэтому было совершенно непонятно, факт спасения должен радовать или огорчать.
Будет очень, конечно, смешно, если выяснится, что меня «спасли» от одного врага, чтобы доставить прямиком в логово другого. И, между прочим, еще неизвестно, что хуже.
Машина свернула на Принц-Альбрехт-штрассе и остановилась перед внушительным, мрачным зданием. Дом номер восемь. Сердце тайной полиции Третьего Рейха. Место, одно название которого на данный момент внушает страх большинству жителей Германии. Да и не только Германии.
Двое из ларца одинаковых с лица выскочили из машины, а затем, подхватив меня под белые ручки, двинулись вперёд через главный вход, мимо часовых в черной форме СС. Не знаю, как нужно расценивать столь странную «заботу». Идти я вроде бы мог и сам. Бежать тоже не собирался.
Внутри штаб-квартиры Гестапо царила атмосфера напряженной, деловой активности. Не знал бы, что именно находится в этом здании, принял бы за обычное военное министерство.
Длинные, тускло освещенные коридоры, по которым быстрым шагом передвигались люди в форме и штатском, совершенно не были похожи на место, где чисто теоретически, садист на садисте сидит и маньяком погоняет. По крайней мере у меня слово «Гестапо» вызывало именно такие ассоциации.
Стук печатных машинок, щелканье каблуков по каменному полу, обрывки резких команд на немецком – все это сливалось в гул, свойственный каким-нибудь офисным зданиям, забитым клерками. Никто не кричал, не просил пощады, не проклинал фюрера.