– Вот и браслетик опять нарисовался.
Водитель грузовика неуклюже топтался возле бампера, осматривая решётку радиатора, и не выказывал никаких признаков волнения. Комиссар раздосадовано ругнулся. При его работе часто случались столкновения, и он все моменты разрешал быстро. Но сегодня комиссар смотрел на легковую машину угрюмо и произнёс со злобой в голосе:
– Ну, надо же, мать твою, как чёрная кошка дорогу перебежала машина эта.
Комиссар, стоял с растерянным видом, с повисшими, как плеть вдоль тела руками, не зная, что предпринять. Состав на станции отправлялся через двадцать минут. Конечно, без него никто не тронется, но выход поезда не по графику мог повлечь за собой ряд неприятностей. Казбек, видя нерешительность комиссара, проговорил:
– Уезжать нам надо товарищ комиссар, груз у нас.
Комиссар вспыхнул:
– Ты, что лезешь с советами своими? У меня водитель только один. Машина видишь чья? На номера посмотри, бестолочь.
Казбек продолжил:
– Так вот водителя и оставьте, он же врезался, пусть и отвечает.
Водитель, краем уха, услышав такой поворот в разговоре, насторожился и, подойдя к комиссару, громко возмутился:
– Товарищ комиссар, меня же засудят, под трибунал отдадут!
Казбек, не дожидаясь дальнейших распоряжений сел в кабину грузовика, завёл двигатель. Комиссар обернулся на звук двигателя. Казбек проговорил:
– Комиссар, вы, что хотите рядовым стать? Вам приказы из Москвы дают люди по чину выше, чем здесь. Поехали.
– Да я тебя…, – начал, было, комиссар, но Казбек прервал его жёстким тоном, сам при этом удивляясь своей наглости.
– Вот давайте груз доставим к поезду и там вы мне, что хотели то и скажите, – пояснил он комиссару.
Комиссар, молча сел в кабину, оставив водителя грузовика стоять на дороге вместе с потерей Гоши Медведева.
1952 год. Лето 25 Августа.
Солнце палило нещадно. Гриша сидел на траве около дерева на опушке рощи. Рядом стоял чемодан, сложенный аккуратно пиджак Гриши лежал на нём.
Гоша подъехал на машине ГАЗ, сам сидел за рулём. В кабине рядом с сыном сидела Прасковья в чёрном платье, голова покрыта была косынкой.
Гриша встал, заволновался. Слеза горечи при виде матери тронула грустные глаза сына. Он снял с головы кепку и кинул её на траву. Из машины вышел Гоша, открыл дверь, помог выйти матери. Прасковья шла неуверенно, плохое зрение давало о себе знать. Слух Гриши резануло от того, что мать назвала брата именем, которое принадлежало, только ему и называла она имя ласково, сердцем, как в далёком детстве, прижимая его, младшего сына Горшу-Егоршу нежно к себе. Под коленкой памятью о войне заныла рана блуждающим осколком.