1952 год. Лето.
В селе Студёное, в доме председателя колхоза, при свете керосиновой лампы напротив Звягинцева сидел за столом Гриша Медведев и ложкой перемешивал в миске салат из огурцов и помидоров.
Звягинцев нарезал хлеб на доске, разлил по стаканам водку и сказал:
– Гриша, я, конечно, советовать тебе не решаюсь по поводу жить тебе трактористом или попытаться исполнить свою мечту поступить в лётное училище, после того, что тебе сказали на Лубянке, но всё-таки оставить этот момент в жизни просто так, закрыв глаза, я бы не советовал.
– А, что я могу? На неприятность нарваться мне не страшно, я про свою матушку и сестру ничего не знаю. Где они? Вдруг наши отношения с братом моим на их судьбу повлияют. – осторожничал Гриша.
– Так, тем более, ты не знаешь, что с ними. А, ты съезди к брату в Ташкент, спроси у него, вообще, как это получилось, что он твоё имя взял и год рождения? Ведь может, причина, какая есть? – давил Звягинцев надеждой глупой.
– Брат фигура государственная, – кручинился Гриша.
– Ну и что? Ты к нему добро подойди, так мол и так, разъясни мол почему петрушка такая? – советовал Звягинцев.
– Жутко мне от слов офицера этого на Лубянке стало, как будто он мне приговор зачитал. Однако смирится, я не могу, трясёт всего от мысли, что воевал я за свободу своего народа, а народ этот в образе майора, мне определил, то, что считает нужным, невзирая на моё личное желание, – кипятился Гриша.
– Давай, выпьем сынок, – сказал Звягинцев и взял стакан с налитой в нём водкой.
Гриша поднёс свой стакан с «горькой» к своим глазам, повертел, играясь гранями стекла на свету лампы керосиновой и произнеся дерзко: – Двум смертям не бывать, а одной не миновать, – чокнулся стаканом о стакан Звягинцева и махом одним выпил содержимое, зачерпнул ложкой салат и захрустел молодыми зубами садовую радость.