* * *
Часы показывали 19:12, когда мимо «бэхи – бастиона Леонида» с ревом пронеслось чтото очень большое, тяжелое.
Наши! Атака «посерому»? Снаружи, удаляясь, затарахтели автоматические пушки, затем вдали застучали автоматы. Хлопков гранат Леонид не слышал. Если наши брали тот опорник, где утром я расчистил проход, то я и не должен слышать гранат!
Спустя вечность Леонид услышал рев квадроцикла. Он изо всех сил закричал, но удивился слабости собственного голоса. Это был скорее стон, тонкий и угасающий.
Боже!
Квадроцикл удалялся.
Леонид сел, обеими руками отбросил бронещит.
Проход в башню и дальше в десантное отделение светился. Тоннель? Откуда свет?
Леонид ощутил облегчение и уверенность в себе.
Свет манил.
Леонид пополз к выходу.
Добрался до кормового люка, перевернулся ногами вперед, и сел. Обтер тыльной стороной ладони испарину. Ладонь была мертвеннобелой.
Неподалеку гремел бой. Стрельба затихала. Сейчас поедут обратно и меня найдут! Снова послышался рев квадрика…
– Аааа!
Слишком тихо!
Квадроцикл снизил скорость в низине, заметались фонарики. Фугаса нашли.
– Господи, дай мне сил!
Леонид вскочил и запрыгал на левой, посеченной осколками ноге. Ему показалось, что он узнал силуэты товарищей:
– Змей! Джеки!
Не удержался, упал, покатился с воплем боли по траве.
Через минуту его уже обтирали, бинтовали, поздравляли, кололи промедол. «На тебя скинули сорок сбросников! Мы считали!» Леонид чтото бормотал в ответ, захлебываясь от радости: «Опорник взяли? Взяли! А я жив! Жив! Господи! Спасибо Тебе!»
Андрей Лисьев. Теперь ты в строю
Деревня под Бериславом. Ты стоишь в очереди у ларька в ожидании хлеба. Хлеб уже привезли, но еще не выложили, лишь аромат свежей выпечки разносится над пыльными акациями и армейской колонной, ожидающей переправу.
И ты, весь такой седой и ироничный, изучаешь лица людей. Две мамашки с симпатичными взрослыми дочками гуляли и завернули сюда. Ты радуешься, что женщины перестали кутаться в жару. Видать, привыкли к военным. Две старухи – одна плотная, вторая сухая, обе в косынках осуждающе теребят взглядами девочку лет четырнадцати, вставшую в очередь с чупачупсом во рту. Неряшливо одетый старик опирается на палку и красными слезящимися глазами изучает стартовую ступень «панциря», что рыжеет в траве. Все молчат. А ты думаешь о том, как быстро люди привыкают к танку на своей улице.