– Завтра? Утра? Семь тридцать утра – в воскресенье такого времени нет! Воскресенье начинается с четырнадцати часов утра. В крайнем случае с двенадцати, а до того воскресенья не существует, и ты это прекрасно знаешь. И какой платок тебе нужен? У меня есть упаковка бумажных ― подойдет?
Ехидничала я в пустоту. Олег исчез. И тут, прокрутив мысленно наш диалог, я поняла, что он произнес слово «служба». В моей системе координат служба была в армии. В крайнем случае так можно было назвать работу. Ни то ни другое не складывалось с юбкой и выходным. Но Олег работу так никогда не называл. И зачем бы ему туда тащиться в такую рань?
Воскресенье наступит через несколько часов, а я так и не решила, хочу «быть готова в семь тридцать» или продолжить спать. На одной чаше весов лежало любопытство, на другой ― потерянный выходной.
28 марта
По-хорошему, эту запись надо было сделать еще вчера. Но события воскресенья измотали меня вконец, поэтому пишу только сейчас.
Спала я плохо. С метаниями и пробуждениями. Но странный, хоть и прерывистый сон продолжался, переходя из серии в серию. Снилось, будто я еду к друзьям за борщом, чтобы накормить сына (у меня нет сына). К ним добралась на троллейбусе, они опрокинули в тарелку половник. Рванула обратно, а на улице пробка, поэтому беру такси, понимая, что ребенок голодный. Еду кругами, но добираюсь… к маме, у которой мы, оказывается, и живем с этим ребенком, но без папы. Несу тарелку, боясь расплескать, а сын уже ест борщ ― соседка поделилась. Смотрю: в моей тарелке немного жижи, в которой плавает кусок мяса и штук пять мелких луковичек севка. Мне и обидно, что я зря таскалась, и радостно, что ребенок сыт.
В таком внутреннем раздрае и проснулась, не понимая, чего от меня хочет будильник, тренькающий в шесть тридцать. Полежала немного и начала осваивать действительность, первым делом вспомнив, что выход в семь тридцать предполагал подъем на час раньше.
Ванная была свободна: опасаясь моей утренней активности, мальчики затаились в своих комнатах, выжидая, пока я приведу себя в порядок. Мысленно проговаривая монолог-приговор, я выдавливала зубную пасту на щетку, машинально отмечая, что она вдруг приобрела зеленоватый оттенок и почему-то вместо того, чтобы остаться сверху плотным кусочком с задранным вверх хвостиком, неожиданно стала впитываться вглубь щетки. А потом над ней взмыл вверх и поплыл к носу мыльный пузырь новомодного геля для душа.