Расшифровка записки
Трепетное пламя единственной свечи отбрасывало гигантские, пляшущие тени на стены кельи в постоялом дворе. Они взбирались по грубой штукатурке, как демоны, рожденные тревогой в сердце Элиаса. Воздух был спертым, пахло воском, пылью и страхом – его собственным. На грубом деревянном столе перед ним лежал виновник этой ночной пляски теней: обгорелый клочок пергамента. Слово «ПРОСНИСЬ», выведенное углем или сожженными чернилами, казалось, пульсировало в такт пламени, обретая зловещую жизнь.
Элиас сидел, склонившись над ним, его аскетичное лицо, изборожденное морщинами, было напряжено до предела. Голубые глаза, обычно пронзительные и спокойные, впивались не в само слово, а в почерк. Каждый штрих, нажим, изгиб букв… Они царапали его сознание, пробуждая глубинные, давно похороненные пласты его феноменальной памяти. Он знал этот почерк. Знаком до боли. До предательства.
Пальцы его дрожали.
Не от старости. Не от усталости после долгого дня. От узнавания. От ледяного прикосновения прошлого, внезапно ставшего настоящим. Он протянул тонкую, испачканную вечными чернилами руку, но не коснулся пергамента. Боялся? Что дрожь сотрет хрупкие следы? Или что прикосновение сделает кошмар реальным?
Отец Макарий… Имя пронеслось в голове, тихим стоном. Учитель. Наставник. Человек, вложивший в него не только знание языков и Писания, но и первые зерна веры, терпения, стремления к Истине. Человек, который двадцать лет назад исчез вместе с уникальным апокрифическим манускриптом, который они переписывали вместе в тиши скриптория монастыря Святого Вседержителя у Северных гор. Манускриптом, содержащим запретные знания о «Семи Клинках Рассвета».
Господи, прости мои сомнения… прости немощь духа… – молитва о прощении неверия, почти бессознательная, сорвалась с его губ шепотом. Его вера была фундаментом, но сейчас этот фундамент дал трещину от тяжести увиденного. Как учитель, светоч знания, мог опуститься до этого? До призывов к пробуждению древнего Зла?
И тогда его дар – несокрушимая память – сработал с новой силой. Это было не просто воспоминание. Это было погружение. Свеча, келья, запах воска – все растворилось. Перед его внутренним взором, ярче любого пламени, всплыли страницы. Не просто образы – текстура пожелтевшего пергамента под пальцами, шероховатость края листа, характерный запах старой кожи и чернил, смешанный с ладаном, который всегда курился в скриптории. Он