Он указал толстым пальцем на Бориса.
– Леонтьев. Ты отстранен от поста старшего техника. Снимаешь бейдж. Садишься вон в тот угол. – он махнул рукой в сторону самого темного угла кабинета, где валялись старые кабели. – Сидишь. Не дышишь. Не чихаешь. Не существуешь. Понял?
Борис кивнул, не поднимая глаз, и поплелся к указанному месту, спотыкаясь о неровность пола. Он плюхнулся на пол у стены, поджав ноги, и снова уставился в одну точку, обхватив голову руками. Трясло его меньше – теперь это была дрожь полной капитуляции.
Волков повернулся к Косте. Его взгляд был тяжелым, как свинец.
– Малахов. Поздравляю. Ты теперь старший в зале на этой смене. На тебе – вся ответственность.
Он сделал шаг ближе, понизив голос до опасного шепота, который был слышен даже Борису в углу
– Один косяк. Один. Малейший просчет. Одно отступление от протокола – и вы оба полетите в шлюз. Без скафандров. На моих глазах. Понятно?!
Костя почувствовал, как ледяная волна решимости смывает остатки страха и стыда. Выбора не было. Только действие. Только протокол. Он резко кивнул, глядя прямо в глаза Волкову.
– Так точно, Геннадий Петрович. Понятно.
Волков задержал на нем взгляд на секунду – оценивающий, без доверия, но с тенью чего-то, похожего на признание готовности. Потом резко кивнул.
– В зал. Сейчас же. Я иду за вами. Начинаем сканирование. По полному пакету. И чтобы я не услышал ни одного лишнего звука, кроме докладов по протоколу.
* * *
Возвращение в Главный зал контроля после кабинета Волкова было похоже на выход из пыточной камеры в предбанник ада. Воздух здесь все еще был спертым, но теперь он казался легче – просто грязным и унылым, а не насыщенным предсмертным ужасом. Гул систем жизнеобеспечения снова обрел свой монотонный, почти успокаивающий ритм. Но мерцание индикатора №407 по-прежнему билось, как аритмичный пульс станции.
Борис, словно приговоренный к ожиданию расстрела, побрел в указанный Волковым темный угол зала, подальше от консолей. Он скорчился там на полу, прислонившись к холодной металлической стене, обхватив колени руками. Его глаза были закрыты, но веки подрагивали. Губы беззвучно шевелились – то ли молитва, то ли повторение слов «советский… должен быть советским…».
Волков шел следом, его шаги были тяжелыми, отмеренными. Он не садился. Он встал прямо за спиной Кости, у его терминала, как тюремный надзиратель. Его дыхание было ровным, но горячим – Костя чувствовал его на своем затылке. Запах перегара от волковского кофе смешивался с запахом его пота.