– Доброе утро, – кивнул Деверелл, – очень рад, что вы пришли. Проходите, располагайтесь в мастерской. Нэнси, наша служанка, принесёт вам кофе.
Было очевидно, что за внешней любезностью прячется отрешённое равнодушие, которое художник лаже не пытался скрыть. Элизабет сразу поняла, что Деверелл полностью погружен в свои мысли и не докучала ему вопросами. Девушка пересекла порог мастерской – комнаты, в которой она должна была провести уйму времени, позируя для «Двенадцатой ночи». Элизабет волновала незнакомый доселе запах красок и холста, множество кистей и карандашных набросков. Вошедший вслед за девушкой Деверелл, кивком указал ей на табурет.
– Сначала я сделаю несколько набросков. Присядьте.
Первые дни в роли натурщицы прошли, как в тумане. Деверелл предпочитал работать с раннего утра и до полудня, поэтому девушке приходилось вставать до рассвета. Наскоро перекусив, она спешила по пустынным улицам к заветному дому. Дверь открывала молчаливая служанка Нэнси, она же подавала в мастерскую кофе и сдобные булочки. Элизабет шла переодеваться. Для образа Паолы она облачалась в красный мужской костюм, раздобытый в театре. Свои красивые волосы Элизабет безжалостно прятала, ведь только нежность её лица должна была выдавать девушку в мужской фигуре на картине. Неузнанной стояла среди солдат Паола, неузнанной должна была остаться и натурщица.
Когда перевоплощение девушки в хрупкого юношу заканчивалось, она выходила к Девереллу. Начиналась работа. Позирование, на первых порах довольно тяжёлое, вскоре перестало занимать Элизабет. Пусть тело девушки и было неподвижно, разум оставался полностью в распоряжении Элизабет. И она погружалась в свои думы, фантазии и мечты, пробуждаемая лишь редкими фразами художника. Деверелл работал молча и сосредоточенно и, к неудовольствию Элизабет, ей так ни разу не удалось разговорить его.
Элизабет так хотелось узнать побольше о прерафаэлитах! Будь на то её воля, девушка засыпала бы Деверелла вопросами, но художник явно не намеревался удовлетворять её любопытство. Он отвечал односложными фразами, не собираясь посвящать свою натурщицу в секреты искусства. «Мой Уолтер – такой молчун» – с досадой вспоминала Элизабет слова миссис Деверелл во время своего многочасового позирования. После нескольких попыток разговорить художника, девушка прекратила задавать вопросы, смирившись с ролью безмолвной статуи.