Я сильнее сжала поводок. Собака потянула вперёд, но я остановилась. Что-то в мамином голосе изменилось – стало тягучим, сдавленным, как если бы воспоминание взяло её за горло.
– Мам?
– Я тебе не рассказывала… почти не рассказывала. Но есть у меня одна история. Она до сих пор приходит в снах. Хотя прошло уже много лет.
Я замерла. Боялась дышать. Не от ужаса – от ответственности. Потому что я вдруг поняла: сейчас мама откроется. По-настоящему. Впервые.
– Эта история… – она тяжело выдохнула. – …оставила в моей душе такие рубцы, что они до сих пор стягивают сердце при каждом движении. Иногда болят. Особенно весной. Особенно в лесу.
– Мам… – сказала я. – Я хочу услышать. Правда. Если ты готова – я готова быть рядом.
– Я не знаю, готова ли я. Но, может быть… это нужно. Тебе. Мне. Миру.
Она замолчала. Я услышала, как она сделала глоток чая. Как поставила чашку на блюдце. В такие моменты бытовые звуки вдруг становятся громче слов. Я молчала. Просто ждала. Без вопросов.
– Это было весной. Мне было девять. Мы тогда завтракали всей семьёй. Было светло. Тепло. Папа был рядом. А вечером… его уже не стало.
Тонкий ледяной мурашка побежал вдоль позвоночника.
История началась.И я знала – назад дороги нет.
Весна в том году выдалась ранней и удивительно светлой. Лёгкое солнце заливало кухню сквозь вытертые занавески, а в воздухе висел запах поджаренного хлеба, варёного кофе и чего-то ещё – домашнего, тихого.
Мама, как всегда, стояла у плиты. У неё были тонкие, крепкие пальцы, движения чёткие, быстрые – как будто любое проявление лишних эмоций мешало делу. Она не обнимала, не прикасалась без причины, и никогда не говорила «люблю». Но в том, как ровно лежал хлеб на тарелке, как горячий чай оказывался перед каждым – была её молчаливая забота. Сильная, сухая женщина. Сдержанная. Как будто не разрешала себе быть мягкой – ни к себе, ни к другим.