– Куда собралась? – внезапно поинтересовался с порога кухни Вульф, вытирая руки полотенцем.
– Домой. Вернусь на день раньше, – равнодушно пожала плечами Берта, отводя взгляд и надеясь, что он не успел прочитать в них ее обиду.
Бровь Вульфа удивленно поднялась вверх.
– В такую рань?
– Прогуляюсь, – буркнула Берта и выскользнула за дверь.
Утро было чудесным. Легкий ветерок слегка холодил, на клумбе густо зеленели лилейники – такие приятные весной и такие неопрятные после растения. Выбрались из подвала кошки, и уже бродили вдоль стены, поджидая бабулю, всегда кормившую их по утрам. Берта остановилась посреди тротуара, задрав голову и покачиваясь на пятках. Понемногу выцветающее небо, словно широкая лестница, пересекали перистые облака, вытянувшиеся в единую ровную линию. Такое бескрайнее, такое просторное, такое пустое. Ей некуда было идти.
Вульф прав – заявиться так рано домой слишком странно, родители будут волноваться и пристанут с расспросами сначала к ней, потом к Вульфу.
Сиф завозилась в рюкзаке. Берта рассеянно смотрела, как из подъезда вышла женщина с овчаркой. Да уж, собакам понятие «рано» вряд ли знакомо. Овчар, высоко задрав лохматую голову, потащил хозяйку вокруг двора. Стоящая столбом Берта явно вызвала некие подозрения у его хозяйки, и она еще пару раз оглянулась, прежде чем скрыться за поворотом. Берта пожала плечами.
Почему-то вдруг навалилась усталость. Казалось бы – она проспала несколько часов в участке, да и до того провела весь день дома, лежа на диване.
– Вот зачем я ведьма? – спросила она, обращаясь к цветущему на клумбе багульнику.
Идти было некуда.
Казалось бы – перед ней целый день, по прогнозу – солнечный, по-весеннему теплый, да к тому же без единого обязательства, в кармане несколько смятых купюр. Иди куда хочешь, делай, что хочешь… но она вдруг почувствовала себя страшно одинокой и покинутой. Берта обняла себя за плечи. Собственная сила нависла над ней, тяжелая и пугающая. Прошлой ночью она опять сорвалась.
Ее пугало не это – срывы случались регулярно. Хуже было то, что ей нравилось состояние эйфории и всемогущества, нападавшие на нее в это время. Хуже то, что она полостью теряла половину чувств, половину своей сути – разумную половину.
Она хотела поговорить об этом с кем-нибудь. Ей стало бы легче, если бы кто-нибудь понял ее страх.