– Очень хорошо! – сказал Тим, хотя это дело расследовал прибывший два месяца назад в Ростов вместо переведенного в Поволжье Циммермана комиссар Функ. – Вряд ли он выведет нас на верхушку их организации, но все-таки… если мы установим его непосредственных сообщников – еще одно щупальце у этой гидры будет обрублено.
– Присаживайтесь! – пригласил их комендант. Тим и Шмидт, поместив свои шинель и плащ на вешалку в углу кабинета, сели на стулья возле комендантского стола. Комендант сел за стол в свое кресло, над которым на стене возвышался большой портрет Фюрера.
– Вот указание моего шефа, – сказал Тим, извлекши из портфеля распечатанное постановление директора о проведении допроса Виктора Очерета и Марины Ивановой с применением любых мер, способствующих даче ими откровенных показаний. Фактически это означало разрешение вытягивать из несговорчивых подследственных показания как угодно, пока они не расскажут все, что им известно, либо не умрут. Комендант тюрьмы по своему обыкновению внимательно прочитал постановление, затем вернул Тиму и сказал:
– Ну, что вы собираетесь предпринимать?
– Я сейчас еще раз попытаюсь поговорить с ними по-хорошему, – ответил Тим, убирая листок обратно в портфель. – Ну… если будут молчать, давайте их купать. Пока или они не начнут говорить, или языки у них не закостенеют.
– А если все равно не заговорят? – спросил комендант, улыбнувшись.
– Тогда мы будем считать их кончеными коммунистами, – сказал Тим. – и пусть отправляются в ров.
– Ладно, ваши клиенты – ваша воля! – сказал комендант. – Вызывать их?
– Конечно, – сказал Тим. – К чему рассиживаться?
– Вторая допросная камера вас устроит? – спросил комендант, снимая трубку телефона внутренней связи.
– Да, – кивнул Тим. – Первым давайте старшего Очерета… А младший нам уже не будет нужен, наверное.
– Хорошо, – сказал комендант…
Через несколько минут Тим уже сидел за столом в полусумрачном помещении допросной камеры, а на стуле рядом расположился Шмидт. Скрипнула тяжелая металлическая дверь, и два охранника ввели в помещение Виктора Очерета. Подследственный – молодой мужчина довольно высокого роста, со сбитыми темными волосами и крупными карими глазами, ступал не очень ловко, но не волочился на руках конвойных, как в день второго допроса. На его широко-овальном лице – бледном, но все же уже более румяном, чем в прошлый раз, поросшем густой темной щетиной, пестрели пятна синяков и засохшей крови, на губах чернели шрамы от ударов. Конвойные усадили Очерета на стул перед столом, за которым Тим от нечего делать постукивал обратным концом ручки по чистому листу бумаги, завели за спинку стула руки и застегнули на запястьях наручники. После чего вышли из камеры. Снова скрипнула и грохнула, захлопнувшись, стальная дверь, лязгнул запираемый замок.