– Вашей выдержке, Шмидт, можно позавидовать! – заметил Тим, сунув руки в карманы шинели и оглядывая пустой двор, воробьев, сновавших по сваленным в беспорядке вдоль высокой стены административного корпуса напротив доскам и ящикам, видное поодаль низкое и широкое здание тюремного гаража с серой шиферной крышей. – Я-то офицер полиции, а вы переводчик и спокойно присутствуете на любых допросах.
– Я всякое видел в своей жизни, герр комиссар, – ответил Шмидт, отдуваясь и притопывая ногами от холода. – Меня уже мало что пугает.
Из-за дальнего угла административного корпуса вышла группа охранников: пять человек в черных форменных куртках и пилотках – подобных тем, что сейчас носят танкисты, что раньше носили эсэсовцы. Это и была команда D. Охранники вели человека в мятой светлой рубашке и темных брюках – Виктора Очерета, около часа назад допрашивавшегося Тимом. Руки Очерета были так же скованы за спиной.
– Вот, первого партизанчика ведут! – проговорил Тим.
Стуча сапогами по давно не заменявшемуся, потрескавшемуся асфальту, охранники команды D подошли и подвели шатавшегося, но пытавшегося держать осанку прямой, Очерета к Тиму со Шмидтом.
– Добрый день, герр комиссар! – остановившись первым и вскинув руку, поприветствовал Тима командир D, имени которого Тим не знал, но слышал, как подчиненные фамильярно называют его русским словом «Мышонок», что означало «мышка» или «маленькая мышь». Это был человек ростом немного ниже среднего, но широкоплечий и мускулистый, с округлой стриженой головой и бледным широконосым лицом, вероятно, из-за бледности, скрадывавшей лицевые складки, казавшийся моложе своих лет; крупные голубые глаза его постоянно смотрели спокойно, однако за внешней ровностью его взгляда просвечивали хищная жестокость и ненависть, похоже, ко всем встречавшимся на его пути людям. Тиму не была известна биография этого хипо: проверкой местных жителей, поступавших на службу в тюрьму, занимался Майлингер со своей командой, но Тим думал, что не будь этот Мышонок зависим от немецких жалованья и поддержки, он с радостью терзал и убивал бы и немцев. И самого Тима тоже. Мышонок мог вполне удовлетворительно объясняться по-немецки, откуда: Тим тоже не знал, однако немецкая речь этого тюремщика была очень корявой, с дичайшим произношением, которое только более-менее часто работавшие с ним офицеры могли разбирать.