Запер дверь на щеколду (как будто это что-то меняет перед Всевидящим Оком!). Развернул газету. Там стояла обычная литровая банка. Но ее содержимое… О, Господи! Это было произведение искусства! Крупные, сочные куски селедки, переложенные слоями нежно-розового лука, золотистого картофеля, все это купалось в прозрачно-янтарной заливке из масла и уксуса. Аромат ударил в нос с новой силой. Слюна предательски наполнила рот.
«Ну, чуть-чуть… – капитулировал разум. – Один кусочек. Чтобы силы обрести для молитвы. И всё!»
Я взял вилку (забыв даже про хлеб!), поддел самый аппетитный, жирный кусок с луковой подушкой… И отправил в рот. Вкус был… небесным. Соленым, пикантным, насыщенным. Постная тоска мигом отступила. Я зажмурился от блаженства. «Еще один… ну, совсем маленький…»
Через пять минут я сидел за столом, с упоением уплетая селедку «прямо под шубой, только без шубы», макая кусочки хлеба в восхитительную масляно-уксусную заливку. Грех? Да. Но какой вкусный грех! Я почти забыл про пост, про службу, про все на свете. Остался только я и Баба Манина селедка. Мы понимали друг друга с полуслова. Вернее, с полухруста.
И тут… Щелчок ключа в двери квартиры. Шаги. Легкие, быстрые, знакомые. Матушка Аня! Она вернулась раньше! Видимо, собрание отменили.
Паника! Ужас! Я вскочил, как ошпаренный. Банка! Вилка! Хлеб! Пятно масла на требнике! (Да, я ел за рабочим столом, прямо поверх раскрытого Последования ко Святому Причащению – вот уж воистину «седина в бороду, бес в ребро»! ).
Я схватил банку и судорожно огляделся. Куда?! Шкаф? Нет, она пахнет! Под стол? Слишком заметно! Окно? Жалко селедку! В порыве отчаяния я сунул банку… в ящик стола, где лежали чистые бланки метрических книг. И захлопнул его. Потом схватил салфетку, стер масло с требника, сунул остатки хлеба в карман подрясника (откуда торчал теперь угол газеты) и встал у окна, делая вид, что углубленно размышляю над… ну, скажем, над толкованием Апокалипсиса. Сердце колотилось, как колокол перед Пасхальным благовестом.
Дверь в кабинет открылась.
– Федя, ты здесь? – спросила матушка Аня. Она вошла и… остановилась. Нос ее, верный радар на все кухонные и не только запахи, дрогнул. Глаза сузились. – У нас… что, селедкой пахнет? Сильно селедкой?
– Селедкой? – сделал я самое невинное лицо, какое только смог изобразить. – Не может быть! Это… это, наверное, от Бабы Мани. Она заходила. Говорила о… о… о новых подсвечниках! Да! И, кажется, ела селедку перед этим. Наверное, запах на одежде… – Я бодро помахал рукой, пытаясь разогнать ароматное облако.