Как сейчас, как сейчас помнил – над гнущимися под напором ветра сосновыми и еловыми вершинами сверкали молнии, и шквалы воды хлестали землю и лес, реку и дома, и равно самое небо тоже.
Над вершинами, в разрывах туч, видел тогда Женя – совсем маленький, потому и поверили ему только бабка да еще Хасан и другие ребята – двух исполинских богатырей. Таких больших, что казалось – один за лесом на нашей стороне реки, а второй – аж там, где город должен быть, да за дальним речным изгибом стоит. И хохочут богатыри – теряется смех в громе, и может, гром этот и есть их смех вовсе. Богатыри перекидывались копьями – не всерьез, а так, удалью мерились, откуда-то Женька это знал даже тогда. Братья-князья, так потом сказала бабка, выслушав рассказ.
Хорошо запомнилось – наконечники копий сияли такой невероятной белизной, так искрились, что не разберешь, где молния разрывает полог туч, а где – копье летит. С берега на берег, с берега на берег – летит копье-молния.
Может, те богатыри и были – только гроза и косматые тучи, сейчас-то и не вспомнишь уже.
А если все же и правда братья-великаны выходили потешить удаль в непогоду, то, наверное, глаза у них должны быть вроде хасановых – золото да солнце, отраженное в свежей смоле.
От нахлынувших воспоминаний защипало – не в носу или глазах, как обычно бывает от подкатившей слезы, но будто прямо в душе, в сердце, в самом нутре: вернуться бы. Туда, в Куа Кены, где река и озерца, где одуванчики на склоне и все твои знакомцы, друзья и дальняя разная родня – с глазами цвета меда.
Вернуться бы. Где Кеть-река течет.
Наверное, он даже вслух эту фразу сказал – пока не спохватился, что провалился в какую-то полу-дрему, грезу, ушел в себя, точно в глухой лес: как еще не въехал на полной скорости ни во что, чудо просто. Дороги и той – точно не видит же. Хорош же он будет, если угробит себя и попутчика! Да, вот как до сих пор не въех… стоп. Машина никуда не двигалась, и даже двигатель молчал.
И тут же Женька вздрогнул, встряхнулся – и окончательно пришел в себя. Кроме всего прочего – еще и от слабого, но едкого, а главное, совершенно ненавистного табачного дымка, витающего вокруг. К запаху табака примешивался острый, горький травяной дух – как от полыни или чего-то вроде.
– Ну слава всем лешим, черт тебя дери… Очнулся, – напряженный голос Грегори заставил Женю еще больше подобраться, заозираться, вскинувшись – и с невнятным стоном в итоге стукнуться затылком о подголовник сиденья.