За стеной, на кухне, Ольга тихо плакала.
Я разрушила его. Своей работой, своей усталостью, своим «не сейчас, сынок». Боже, как мне это исправить?
В гараже Андрей сжимал стамеску так сильно, что его пальцы побелели.
Я стал тем, кого больше всего боялся. Я стал своим отцом. И теперь… теперь мой сын ненавидит меня. И я заслужил это.
Утро выдалось ясным, будто вчерашней грозы и не было.
Лиза, проснувшись раньше всех, пробралась на кухню и вытащила из мусора обломки корабля.
Я сохраню это. Когда-нибудь… когда-нибудь он снова захочет быть Суперменом. И я помогу ему.
Она подошла к Тому, который сидел на крыльце, и протянула ему сломанную мачту.
– Том, давай починим?
Он не взглянул на неё.
– Отстань.
Оставь меня, малышка. Я не заслуживаю твоей веры. Никто не заслуживает быть разочарованным мной снова.
По улице проезжал Леон, его ленточка «Победитель» развевалась на ветру.
Интересно, почему Том больше не выходит гулять? Может, зайти к нему? Нет… наверное, он не хочет со мной общаться.
Но он так и не остановился.
«Летучий голландец» так и остался в доке. Без мачты. Без капитана. Без пути.
Но где-то в глубине дома, в кармане маленькой девочки, лежал склеенный рисунок.
И пока он был цел – оставалась надежда.
Глава 1: Стены, которые помнят
Подзаголовок: «Пыль былых надежд»
Интерьер дома Андрея Петровича не просто требовал ремонта – он дышал усталостью и несостоявшимися амбициями. Это был не дом, а музей тихого отчаяния, где каждый предмет кричал о разбитых мечтах. Стены, некогда, должно быть, светлые, потемнели от времени и копоти неудачных попыток растопить печь, покрылись паутиной трещин, как морщинами на лице старика. Обои, когда-то скромно-цветочные, отставали углами, обнажая серую, сырую штукатурку, впитывавшую запахи десятилетий: кисловатый дух немытой посуды, затхлость непроветренных комнат, лекарственную горечь аптечных настоек, которыми Ольга пыталась лечить свою вечную мигрень. Мебель – тяжелая, темная, дореволюционных форм, купленная по случаю у каких-то разорившихся родственников – стояла неуклюже, будто нехотя, угнетая пространство своими массивными спинками и резными, но облупившимися ножками. На комоде пылился футляр от баяна, инструмент, на котором Андрей когда-то мечтал играть на свадьбах; теперь его замшевая поверхность слилась по цвету с пылью, а медные застежки позеленели от забвения. В углу гостиной, за стеклянной дверцей серванта, стояли криво расставленные чашки с позолотой – «на самый лучший случай», который так никогда и не наступил. Сами чашки казались чужими, нелепыми в этой обстановке бедности и запустения, как бриллианты на руке нищего. Воздух был густым, спертым, пропитанным запахом дешевого табака Андрея и вечно остывающего супа. Казалось, сама пыль, клубящаяся в косых лучах утреннего солнца, проникавшего сквозь немытые окна, была не просто пылью, а мельчайшими осколками былых надежд и невыплаканных слез.