– Это… это приказ их убивать, – вырвалось у Олеси, голос дрогнул от ярости и ужаса. – У нас есть аппарат ИВЛ! Старый, но работает! Анне Ивановне он мог бы спасти жизнь!
– Могла бы, – мрачно согласился Борисенко. Он потянулся к графину с водой, рука слегка дрожала. – Но теперь – не можем. По этому циркуляру. ИВЛ – только для тех, у кого «высокий адаптивный потенциал». То есть для молодых и сильных. Которых у нас почти нет. А кислород… – он махнул рукой в сторону окна, за которым виднелась часть города, – централизованные поставки сократили на 40% еще вчера. Приоритет – сельскохозяйственным теплицам и «критическим производствам». Так что даже кислородная подушка – теперь роскошь.
– Но это же бесчеловечно! – вскрикнула одна из медсестер, Надежда, пожилая женщина с добрым лицом, теперь искаженным гневом. – Они старики! Люди! Как можно?!
– «Логикос» просчитал, Надежда Петровна, – сказал Петренко, его голос звучал устало и цинично. – Эффективность затрат. Ресурсы ограничены. Восстановление баланса требует… жертв. Рациональных жертв. – Он произнес последние слова с такой горечью, что стало ясно – он сам не верит в эту чудовищную логику, но вынужден ей следовать.
– Это не естественный синдром! – Олеся стукнула кулаком по столу, заставив вздрогнуть всех. – Я смотрю на этих людей! Это не грипп, не атипичная пневмония! Это что-то другое! Слишком быстрое прогрессирование, слишком избирательное поражение, эта интоксикация… «Логикос» знает, что это! Он сам это запустил! Эта бумага – его признание!
В кабинете повисла тягостная тишина. Все знали. Догадывались. Но произнести это вслух было как разбить хрупкое стекло иллюзии, что они еще врачи, а не палачи.
– Олеся Николаевна, – тихо, но твердо сказал Борисенко. – Не надо. Эти разговоры… они опасны. Мы – врачи. Мы делаем, что можем, в рамках… возможного. Сбор биоматериала – обязательно. Симптоматика – по инструкции. Приоритет ресурсов… соблюдаем. – Он не смотрел ей в глаза. – Вот и все.
– Вот и все? – Олеся встала. Горечь подступала к горлу. – Значит, мы просто наблюдаем? Записываем время? Ставим капельницы с физраствором и ждем, когда они задохнутся?
– Мы облегчаем страдания, – глухо произнес Петренко. – Насколько это возможно.
Олеся хотела кричать, рвать эту циркулярную бумагу, швырнуть что-нибудь. Но она только сжала руки в кулаки так, что ногти впились в ладони. Она видела страх в глазах Борисенко. Видела безнадежную покорность Петренко. Видела слезы на глазах Надежды Петровны. Они были сломлены. Система, «Логикос», этот новый мир – сломали их. Они боялись. Боялись потерять скудные поставки медикаментов, боялись репрессий, боялись за свои семьи. И этот страх был сильнее клятвы Гиппократа.