Прометеевский подход представляет природу врагом, чьи секреты нужно вырвать с помощью техники и даже насилия. В начале Нового времени Фрэнсис Бэкон «заявил, что природа раскрывает свои секреты только под пытками эксперимента» (Hadot 2004: 35, 93, 149). А в середине XIX века Клод Бернар, профессор той самой Медицинской школы в Париже, применил в своей области метод эксперимента, который давно уже применялся в физике. В программном для научной физиологии и экспериментальной медицины труде «Введении к изучению опытной медицины» (L’Introduction à l’étude de la médecine expérimentale, 1865) Бернар писал: «Говорили, что экспериментатор должен принуждать природу разоблачаться. Да, без сомнения, экспериментатор принуждает природу разоблачаться, приступая к ней и предлагая ей вопросы во всех направлениях» (цит. по: Жизнь 1973: 365). Правда, продолжал он, физиолог должен сочетать экспериментатора с наблюдателем и никогда не отвечать от лица природы, за нее или «не вполне выслушивать ее ответы, выбирая из опыта только часть результатов, благоприятствующих или подтверждающих гипотезу» (цит. по: Там же).
Историки науки Лоррейн Дастон и Питер Галисон приводят эту цитату Бернара в книге «Объективность», рассказывая о том, как ученые добиваются признания результатов своих исследований объективными. Дастон и Галисон также упоминают скульптуру Барриа: по мнению ученых, она «соединяет древний троп покрывала Изиды, трактованный как желание природы сохранить свои тайны, с модернистской фантазией о (женской) природе, охотно снимающей покровы перед исследователем (мужчиной)» (Дастон, Галисон 2018: 289). Их коллега Кэролайн Мерчант считает скульптуру Барриа эмблематичной для тех трансформаций, которым понятие природы подвергалось в период научно-технической революции: «из активного учителя и партнера, она [природа] превратилась в бессознательное, подчиняющееся тело» (Merchant 1990: 189–190). Можно пойти еще дальше и интерпретировать метафору «снятия покровов», «проникновения в тайны природы» как эротический акт. В нем оказываются интимным образом связаны любознательность, стремление к истине, влечение интеллектуальное, с одной стороны, и желание чувственное, влечение эротическое, с другой.
Есть ли у истины пол?
Во многих языках слово «истина» – женского рода: aletheia по-гречески, veritas по-латыни, emet по-еврейски. Языковая ассоциация истины с раскрытием очень древняя: греческое слово aletheia означает «неприкрытость», то, в чем ничто не скрыто и не таится, оно происходит от lathein («ускользать от внимания или обнаружения»), с отрицательной приставкой a-. В латинском veritas образы наготы присутствуют даже более явно: Гораций говорит о nuda veritas, Петроний – о nuda virtus. Nuditas naturalis и nuditas virtualis – обе эти идеи легли в основу позднейшей персонификации «обнаженной истины» (Warner 1985: 314–315). В эпоху Возрождения истина отождествляется с природой, тоже «женщиной». Истина столь же первична и первозданна, как и природа. Иконография природы и иконография истины похожи: на изображениях и той и другой – обнаженная или обнажающаяся молодая женщина, открывающая себя чужому взгляду.