Шум ливня за окном такси сменился навязчивым гулким гулом – звук сотен голосов, сливающихся в один бессмысленный, тревожный рокот. Лео вышел под черный зонт швейцара и ступил под безупречно белый свод галереи «Вертикаль». Здание, приземистое и широкое, казалось жалким придатком к Хронос-Тауэр, вздымавшемуся прямо за ним, как черный бог, взирающий на свои владения. Мраморный пол под ногами леденил ступни даже через тонкую кожу туфель, боль пронзала кости. Воздух был стерилен, убийственно чист, пропитан запахом дорогих духов (холодный ирис, металл и что-то сладковато-трупное, как формалин), шампанского и… чего-то еще. Слабой, едва уловимой, но въедливой нотой озона и статики, как после близкого удара молнии. На стенах, под безжалостными, хирургическими софитами, пылали его картины. Его… и не его. Чужие шедевры, рожденные в его ателье Хроносом.
«Морская Бездна VII» – волны, застывшие в момент удара о скалы, превратившиеся в миллионы острых, смертоносных осколков стекла, готовых пронзить зрителя. Если приглядеться, в бликах угадывались искаженные кричащие лица – его собственное, умноженное на сотни. «Лес Шепчущих Столпов» – деревья-монолиты с ветвями, скрученными в тщетные мольбы, с корнями, похожими на сплетения полуразложившихся тел. Земля у их подножия была неестественно гладкой и влажной, как кожа новорожденного, что вызывало тошнотворное отвращение. «Толпа на Площади Сумерек» – сотни лиц, лишенных глазниц, с ртами, открытыми в беззвучном крике вечного ужаса. Фоном служили четкие, безжалостные очертания знакомого черного небоскреба, вписанные в каждый зрачок отсутствующих глаз. Шедевры. Критики в черном, жужжа пчелиным роем, шептали: «Гойя, переродившийся в цифровую эпоху!», «Экзистенциальный витраж распада!», «Хронос открыл нам нового пророка бездны!». Лео смотрел на них и не помнил. Не помнил ни одного мазка, ни одной мучительной, потной ночи у мольберта, когда краска смешивалась со слезами отчаяния, ни вспышки вдохновения, дарившей краткий миг забытья. Только пустоту. И леденящий холод в костях, проникающий до самого мозга. Как будто кто-то выскоблил ложечкой эти моменты из его черепа, оставив лишь гладкую, полированную кость воспоминания о желании славы.
К нему скользнула, словно призрак, материализовавшийся из дыма сигар и световых бликов, Анастасия Вейл. Ее рыжие волосы, уложенные в сложную, архитектурную башню из локонов, пылали, как единственное живое пламя в этом ледяном царстве смерти. Платье цвета жидкой ртути обволакивало ее, переливаясь при каждом движении, создавая иллюзию текучести, нечеловеческой гибкости, словно под тканью не было костей, только ртуть. Ее пальцы, когда она легонько коснулась его руки выше локтя, были холодны, как металл сосуда Дьюара с жидким азотом, обжигающе холодны.