– Зачем? – прошептала она, обращаясь не к ним, а к пустоте. – Зачем мы… чистили подвал? Мыли стены? Собирали нитки? Пытались… оформиться? Ради чего? Чтобы налоговая оштрафовала? Чтобы воры обчистили? Ради этого? – Она обвела рукой разгромленный подвал. – Может… Дмитрий был не прав? Может… сдаться было правильнее? Еще тогда? В самом начале?
Ее слова повисли в воздухе, страшные своей обреченной логикой. Лидия снова заголосила. Сергей, оглушенный ее словами, опустился на ящик, опустив голову на руки. Его спина, всегда такая прямая, сгорбилась. Даже Дмитрий молчал. Его мудрая уверенность дала трещину перед этим подлым, физическим ударом. Он смотрел на пустоту на полках Тани, на бессильную ярость Сергея, на апатию Тани. Его собственные руки слегка дрожали.
Гнев. Он клокотал где-то глубоко в груди у Тани, под слоем апатии. Гнев не только на воров. На систему, доведшую их до жизни в незащищенном подвале. На того, кто, возможно, навел воров. На весь этот несправедливый, жестокий мир, который так старательно выталкивал их на обочину, а когда они попытались выбраться – стал бить по рукам. Этот гнев был бесполезен. Он не вернет инструменты. Не вернет ткань. Не вернет уголь. Он лишь разъедал изнутри.
Сергей поднял голову. В его глазах, помимо ярости, читалась животная тоска.
– Кувалду… – прохрипел он. – Ее… отец оставил. С войны. С завода. Я ей… я ей сорок лет работал. Как рука. И… тонкогубцы. Новые. Для мелкой работы. Теперь… как без них? Чем работать? Голыми руками?
Его слова были последней каплей. Таня закрыла глаза. Перед ними вставали долгие недели, месяцы. Попытки работать с тем, что осталось – старыми, неудобными инструментами Сергея, дешевыми нитками и грубыми лоскутами. Потеря качества. Потеря клиентов. Новые долги для замены украденного – на фоне уже неподъемного кредита. И вечный страх – что придут снова. Что отнимут последнее. Что они беззащитны.
Они сидели в разгромленном подвале, среди следов воровского посещения. Воздух был пропитан пылью, отчаянием и гневом. Тиканье часов Дмитрия звучало похоронным маршем по их недолгой надежде. «Шов Времени» был не просто ограблен. Он был надломлен. Иглы еще были в коробочке. Нитки – на полках. Но самая важная нить – нить веры в то, что борьба имеет смысл, – была перерезана. И неизвестно, найдется ли заплатка, чтобы зашить эту новую, зияющую дыру в их и без того лоскутном существовании. Чувство незащищенности въелось в кости глубже подвального холода. Они снова были на дне. И на этот раз без сил от него оттолкнуться.