Дмитрий пришел последним. Он остановился на пороге, окинул взглядом разгром. Его старые глаза сузились. Он не кричал, не плакал. Он подошел к своему столу. Его коробочка с часовыми инструментами была тронута, но нетронута. Видимо, воры сочли это никому не нужным хламом. Он посмотрел на пустые полки Тани, на вывернутые ящики Сергея. Его лицо стало каменным.
– Значит, свои, – произнес он тихо, ледяным тоном. – Или очень хорошо осведомленные. Знают, где вход. Знают, что охраны нет. Знают, где что лежит. Знают цену. – Он посмотрел на Сергея. – Кувалду не каждый утащит. Значит, знали, что она ценная. Для металла? Или… чтобы нам конкретнее навредить?
Удар ниже пояса. После налогового штрафа, после бюрократического ада, после заклания в долговую яму – это было слишком. Физическое уничтожение их рабочей базы. Точный, жестокий удар по самому больному. Без инструментов Сергея – как чинить сложную технику, замки, фурнитуру? Без хорошей ткани Тани – как делать качественный ремонт, реставрацию, как привлекать клиентов вроде Алисы? Без угля – как сушить ткань, как греть подвал, как просто выжить в преддверии зимы? Они были обезоружены. Ограблены до нитки. Опять.
Чувство незащищенности накрыло их волной, холоднее подвальной сырости. Их крепость оказалась карточным домиком. Их тяжелая дверь с замком – иллюзией безопасности. Кто-то спокойно вошел, пока они спали или корпели над ноутбуком, и взял то, что хотел. Кто? Сосед по гаражному кооперативу, позарившийся на инструменты? Бездомные, утащившие уголь? Или… или тот же, кто донес в налоговую? Цель была ясна – добить. Окончательно. Выбить почву из-под ног. Превратить «Шов Времени» в груду кирпичей и отчаяния.
Сергей вдруг с грохотом пнул опрокинутый ящик. Звон металла оглушил подвал.
– СУКИ! – заревел он, и в его крике была вся ярость загнанного зверя, вся боль за потерянные инструменты – продолжение его рук, его гордость мастера. – ДОЖАЛИ! СОВСЕМ ДОЖАЛИ! Сначала налоговая выжимает последнее! Теперь воры! Кто?! КТО?! Я ему руки… я ему… – Он задыхался от бессильной ярости, сжимая кулаки так, что костяшки побелели.
Таня сидела на полу у пустых полок. Она не плакала. Она смотрела в одну точку. В глазах – пустота. Хуже отчаяния. Апатия. После налогового кошмара, после решения бороться, после Дмитриевой вдохновляющей речи… этот удар выбил из нее все остатки сил. Украли не просто ткань. Украли ее уверенность. Ее веру в то, что они могут что-то изменить. Что их труд, их мастерство имеют значение. Теперь они были голы и беспомощны. Снова. На дне. Без инструментов. Без материалов. С долгами, которые теперь казались абсолютно неподъемными. И с ощущением, что мир – враждебная пустыня, где их травили со всех сторон.