Игорь слишком эмоционально, обстоятельно и часто пересказывал дорогие и единственно ему известные подробности, агиографически растягивая мелочи и смакуя образы. В итоге я, жалкий рисовальщик и реконструктор, чувствую себя теперь в положении самозванца. Будто покрал у него все. От заброшенных коллекционных дозорных, застывших на подставочках по одному, в боевых позах, каждый своей, до надежно закопанных фантиков. Спер всю оголтелую идентичность приятеля. Вдобавок мне уже кажется, что лицезреть «фамильное имение» – артефактом, возникшим и топорщащимся из глубин, случалось не раз. Только с легендарными немцами кочевыми ни он, ни я не пересекались. Мой друг Игорь Панталыкин – музыкант, причем хороший, хоть и знаменит не слишком. Вывод подсказан жизнью, напрашивается сам собой: история может быть интересной. Ведь кто-то по-прежнему держит в руках детскую погремушку в виде шарика голубого, и эта улица обвивается шарфом вокруг бывшего дома, даром, что ли, Крендельная, и девушка по ней спешит.
Семья Лики гнездилась на первом. В ржаво-бурой и длинной дощатой «шкатулке» – второй обитательнице местной диагонали: незримой, протянувшейся между соседями. Одновременно – плотной ткани и прямой линии. В хижине продолговатой, выцветшей, «продрись» на ставнях – там рыжая, здесь почти алая. С изнанки – едва ли не по-одесски – подобие лоджий, веранд, галерей. Но зданьице, прямо скажем, так себе. Нечто среднее между теремом и бараком. Почти курятник. Зато Лика ни с кем не делила жилплощадь. Кроме отца и матери, разумеется.
Расстояния, которыми пропитано детство, преодолеваются труднее и дольше, чем в возрасте, сильно отдалившемся от агушных погудок и общих – трикотажа в рубчик, тетрадок с сочинениями или прописями. Это если мы берем в расчет дистанции, а не сны. Даже когда мелюзга, улюлюкая, носится наперегонки, время медлит, и булыжник переулка, разделяющего приусадебные хозяйства, становится родственником самой неповоротливой черепахи: панцири намертво вбиты в землю.
Игорь чувствовал, что дом девочки хоть и рядом, соседство все-таки относительное. Ведь настоящих соседей каждый день ты на кухне видишь. Рубежи дворов подразумевали изгородь. За заборами теснились сараи, гаражи, кроличьи батареи, веревки для сушки белья. Все, что полагалось слободским статусом, навыками предместья. Родительский двор служил и заурядной подсобной территорией, и участком садово-огородным, лучше сказать – участками, по числу жильцов. Как ажурные узоры, сети, чехлы, встречавшиеся в иных местах, так штакетник вперемежку с рабицей позволяли запросто наблюдать, что делается внутри. При этом еще легче преодолевать любой бредень. Случай Ликиного двора принадлежал к исключениям. Незамысловатые злато и барахло, будничное копошение в обертках быта защищал едва ли не частокол от посторонних глаз. Глухой и вполне высокий. А крылечко пряталось далеко за углом, на боковой улице. Идти минут пять, причем вдоль целой вереницы окон: гостя можно заприметить заранее и шепнуть по цепочке.