– Но… зачем? – выдохнул Энтони. – Зачем он это делал?
Мисс Грейсон сжала руки, будто боялась, что начнёт дрожать.
– Он верил, что музыка – это связь с потусторонним. Что с помощью вибраций, с помощью звучания, можно достучаться до мёртвых. Он хотел открыть врата. Соединить два мира. Но вместо этого… выпустил их. Тех, кто не должен был вернуться.
– И вы… вы всё это знали?! Почему вы дали мне эти ноты?! – Энтони почти закричал.
– Я… не хотела. Я надеялась, что ты не возьмёшь их. Я сказала "архив", не думая, что ты найдёшь именно её. Она находит только тех, кто может её сыграть. Она сама выбирает. Я… – она опустила глаза. – Я видела это раньше. Один мальчик. Десять лет назад. Он тоже… начал играть. А потом… исчез. Осталась только последняя страница партитуры. Кровью исписанная. Он был дирижёром. Как и ты теперь.
Сзади послышался шаг. Это был Тревор. Он стоял у порога, молча, бледный, как бумага.
– Дирижёр?.. – повторил он. – Что это значит?
Мисс Грейсон посмотрела на него и тихо сказала:
– Энтони начал её. Значит, он должен закончить. Эта музыка не терпит тишины. Если её не доиграть – она будет звучать внутри, гнить, разрывать изнутри. Но если закончить… – она замолчала, и в голосе её прозвучал страх. – Тогда… они выйдут. Все.
Энтони отшатнулся. Руки похолодели, как лёд.
– Я не собирался… – прошептал он. – Я просто хотел найти музыку для проекта. Я не знал…
Мисс Грейсон поднялась и подошла к нему. Её голос стал еле слышен, почти шёпотом.
– Они уже рядом, Энтони. Ты слышишь их во сне, чувствуешь в зеркале, видишь, когда не должен видеть. Симфония живёт в тебе. Ты – не слушатель. Ты – инструмент.
Он сглотнул. Горло сжалось. За спиной что-то скрипнуло. В кабинете погас свет. Только лампа на столе мерцала, будто в ней завёлся собственный ритм.
И он знал:
Когда он вернётся домой, следующая партитура уже будет ждать его.
Глава 6. Обратного пути нет
Энтони стоял у пианино, вцепившись в край крышки, будто в спасательный круг. Перед ним – новая партитура, аккуратно разложенная, будто её кто-то только что положил. Бумага снова старая, снова покрыта чёрными завитками, похожими на когтистые письмена, но теперь они словно дышали.
Слова мерцали, будто написаны на глазу.
Он не прикасался к ней. Даже не шевелился. Только смотрел – как на взведённую бомбу, чей тиканье слышно только изнутри.