– Я сплю – и вдруг голос: «Вставай-вставай, с Витей беда-беда, скорее-скорее!» Открываю дверь в соседнюю комнату – и батюшки! Там Витя повис в петле, беру нож и – раз! Эту петлю срезаю…
И уже своим обычным голосом подводила итог:
– Совсем у нее, конечно, с головкой беда, – и переходила к следующей истории.
Она любила оставлять последнее слово за собой, но другим так делать не советовала. Когда я начинал спорить с мамой, бабушка тихонько шептала мне: «Ты лучше молчи, не спорь». И хотя сама она была весьма остра на язык, в ней всегда ощущалось созерцательное и умиротворяющее начало. Я никогда не слышал от нее жалоб на жизнь, а все больше смешных воспоминаний о пережитом. Вслед за ее словами в комнату тянулась длинная вереница родственников и знакомых, большинство из которых мне никогда не приходилось видеть наяву. В устах бабушки каждый из них обретал облик и характер: озорной дядя Миша, угодивший в тюрьму за хулиганство и чудом оставшийся в живых после падения с шестого этажа; жадноватый дед Сергей, все накопления которого пошли прахом в новое время; простоватая тетя Шура, у которой бабушка провела изрядную часть детства, и, конечно, ее любимая баба Домна, моя вторая прабабушка, которую я тоже знал по одним ее рассказам.
***
Родилась моя бабушка за год до Великой войны и в самом ее начале вместе с Домной и младшим братом Мишкой попала за линию фронта под Малоярославцем. Бытовая смекалка прабабушки Домны, не раз выручавшая ее, на сей раз подвела: «Немцу разве деревни нужны? Немец в города пойдет, а мы пока отсидимся».
– Ага… Только как немцу до городов-то дойти, не проходя деревень? – вздыхала бабушка, вспоминая, как они оказались в деревне Шатеево Калужской области, которую вскоре заняли немцы.
– У нас стояли офицеры, и поначалу они были добрые, хотя и подшучивали над Мишкой. «Русский, будешь себя плохо вести, пук-пук и нет тебя», – начинала свой рассказ бабушка.
Малоярославец находился в оккупации недолго, вскоре рядом с деревней появились красноармейцы в тяжелых тулупах. Первая их волна полегла почти целиком.
– Говорили, что многие из них были сибиряками, – вспоминала бабушка.
Немцы с каждым днем становились раздраженнее и злее. Однажды бабушка так громко плакала, что у какого-то офицера сдали нервы и он приказал выбросить ребенка куда-нибудь подальше. Подскочивший ординарец холодными руками схватил мою маленькую бабушку и бросил ее на пол в неотапливаемые сени. Потянулся невыносимо долгий час, после которого другие руки подхватили ее и унесли прочь из холода.