– Привет, Герман, – подавая руку, сказал я.
– Добрый день. Ты сегодня поздно. Тебе как обычно?
Я утвердительно кивнул. Пара минут – и стакан кофе уже стоял передо мной.
– Чёрный, как моя душа, – с усталой улыбкой попытался пошутить я. Герман улыбнулся в ответ.
– Ну как сценарий? Получилось написать хоть что-то?
– Ну конечно. Название. – Мы оба рассмеялись.
– Всё получится, просто нужно поймать правильное настроение.
– Дело не в настроении. Я постоянно думаю. И эти мысли не дают мне сделать ни шагу.
– Ты о своей болезни? – осторожно спросил он.
– Нет. Скорее о том, во что она превратила мою жизнь.
– Ты жив. Не это ли главное?
– Психолог из тебя такой же плохой, как и бариста, – засмеялся я. Он посмеялся в ответ.
Мы проговорили ещё около получаса, пока в «Свон» не зашла шумная компания подростков. Шутя, смеясь и дурачась, они прошли за самый большой стол. Их было человек пять-шесть. Я не считал. Меня это не интересовало. Я смотрел на них и не понимал, что я чувствую? Тоску? Зависть? Или осуждение? А если я их осуждаю, то почему? Потому что они могут веселиться? Потому что их жизнь бьёт ключом?
С этими мыслями я вышел на улицу и достал сигарету.
«Медленная приятная смерть». Так я думал о сигаретах.
Я вернулся в квартиру. Кофе немного взбодрил меня. Я посмотрел на мешки с мусором на кухне, пачку не вскрытых писем на столе, грязные чашки после выпитого кофе, которые были повсюду. Такой же бардак, как и в моей голове. Я подошёл к столу, на котором стоял ноутбук. О чём же написать? В начале работы у меня было несколько идей, но чем дольше я раздумывал над каждой из них, тем больше мне казалось, что они все отвратительны. Да, именно отвратительны. Я думал, что у такого человека, как я, идеи рождаются соответствующие.
Я рухнул на кровать и смотрел то в потолок, то на ноутбук, который угнетал меня ещё сильнее видом чёрного экрана. Остаток дня так и прошёл, лёжа в кровати. Я вспомнил день выписки. Это последнее, что я помнил отчётливо о времени своей болезни. Тот день был холодный. Мы приехали домой на такси. В квартире пахло едой, какой – я не помню. Помню лицо Марии. Уставшее. Бледное. С огромными синяками под глазами от бессонных ночей. Удивительно то, что я почти не помню ничего из происходящего тогда, но отчётливо помню заботу и самоотверженность Маши, с которой она тогда боролась за нас двоих.