Он врезался во все на своем пути: в стены, мебель, деревья вдоль дорожки. Начинал смеяться или разговаривать со своим обидчиком, а Дик, сдерживая дурноту от этого зрелища, хватал его за шкирку и пинал ногой дальше по дорожке, чтобы они хотя бы к вечеру дошли до цели. К сожалению, оказалось, что просьбу-приказ Буаро ему придется выполнять буквально: выпустить подопечного из виду даже на пару минут было чревато. В итоге Дик, и так не отличавшийся прилежностью, совсем забросил посещение лекций, выгадывая заветные часы, чтобы сплавить Сережу учителям, а самому побыть в небе в одиночестве. Благо туда пока что новенькому путь был закрыт: он только-только приступил к постройке своего корпуса, и Дик, чьи обязанности заканчивались у дверей доков, куда он ежедневно пригонял паренька, с содроганием пытался представить себе, что же тот соорудит. И почти молился, чтобы это «что-то» не поднялось в воздух на страх и трепет всей крепости.
Сережа же, в свою очередь, был рад врезаться во что угодно, лишь бы не видеть Дика лишние пару секунд. Перекошенное от омерзения лицо, надменная, самоуверенная маска героя уже и так стояли у него перед глазами, и незаметно для себя он полюбил время в доках – единственное место, где он мог отдохнуть от своего надсмотрщика. На лекциях он предпочитал бессовестно спать.
Корпус собрался совсем незаметно. Помогли и максимально простые схемы Буаро, и множество деревянных моделей, да и старшие на каждом этапе давали советы и пояснения. В день перед первым полетом Сережа вышел из доков на пару часов раньше обычного и, не заметив нигде в небе синей точки, облегченно выдохнул. Похоже, предупреждать Дика о том, что они закончили, никто не собирался.
Вечно сутулые плечи сразу подраспрямились, шаткий шаг курильщика чуть выправился. Конечно, ни о каком притворстве перед Диком и речи не было: Сережа так часто стал ощущать слабость в ногах и головокружение, что мог упасть на ровном месте, да и в существовании половины деревьев, которые он пытался обогнуть, паренек вовсе не был уверен. Однако все же определенный налет драматичности и перегиба в этой своей игре он добавлял намеренно: очень уж нравилось выводить Рихарда из себя.
Как ни странно, если убрать из уравнения Дика, Каньон оказался не так плох и ужасен, как он его себе представлял. Тоскливость и скука занятий вполне уравновешивались тем, что учителя не давили на него так, как в городской школе, – казалось, они действительно стараются присмотреться к его складу характера, чтобы потом дать возможность заниматься наиболее подходящими предметами. Режим он не в силах был выдержать чисто физически, что лишний раз было поводом для скандалов с Диком, так что жил, по сути, в своем прежнем ритме. Ребята в училище отнеслись к нему, возможно, даже лучше, чем прежде в Городе: здесь они сразу стали все «одной крови», исчезли прежние разделения, и бывшие знакомые стали открываться перед ним гораздо охотнее, да и вели себя дружелюбнее, старались изо всех сил подловить момент и показать ему Каньон радушным и гостеприимным. Дик, конечно, закатывал глаза при виде их попыток, но или был так рад передышке, или, как подозревал Сережа, не меньше других обожал крепость – препятствий им не чинил.