Облако настигает солнце, оно рвется из его рук – перистых ответвлений, мелькают красные закатные отблески. Последний вечер так, без оков. Завтра его увезут. Сережа не может прогнать мысли, мешающие задремать прямо в объятиях неба. Форма, муштра, строй, учеба. Вечная серость вместо его поляны. Слюна во рту горчит, уши заложены. Злоба, обида стягивают покрывало дремы, холодят изнутри. Отец не имел права решать за него. Как хорошо было в детстве! Они вставали вместе, по росе шли на луг, отец показывал ему приемы деда-мечника, приемы, никогда не использованные им самим нигде, кроме тренировок. Они одни среди тумана, стук деревянных мечей, туман и небо вместе, и тишина, и вечный стук. Сестренка еще слишком мала, чтобы идти вслед за ним. Где была грань, когда это милое наивное существо стало его кошмаром, неотвязной тенью, вечным укором? Сейчас она каждый день мучает его, что-то твердит, так суетится, будто он на больничной койке.
Дерущий горло кашель скручивает в комок, он задыхается; небо скомкано; он еле ложится на бок, руки нервно ищут рядом очередной корешок. Небо становится темным, почти незримым, но он уже привык, что под конец полусна почти не видит, что пропадает зрение и остается стук в ушах, едкость дыма во рту. Солнце все еще не зашло, закат дарит последние краски.
Сережа лежит в полусне, руки сжимают мох и едва тлеющий огарок. В голове голоса: что-то заставило выйти их снова, образы из полудетства. Это было лет пять назад. Ему девять, он во главе шайки мальчишек. Теплая осень, яблони клонят к земле уставшие, отяжелевшие от плодов ветки. Они всегда шли район на район – дети замусоренных переулков под боком у фабрики и счастливые обитатели полосы вдоль городских садов. И еще большой вопрос, кому были выгоднее эти набеги – «истинным» горожанам, лакомившимся фруктами, или «сельчанам», таскающим с улиц старую арматуру для своих игр. В тот раз Сережа повел отряд на самый край сада, к дому с синей облупленной крышей. Они тогда встали все, остановились, увидев тот дом, а он пошел дальше один, зная, что не достанет и яблока в этом саду, только не мог остановиться, не подойдя ближе.
Паренек старше его на год, с черными волосами, одиночка и гроза вражеской шайки, если та была в обороне. Он за забором, это его дом. Он, как всегда, отрабатывает приемы, не обращая внимания на чужой отряд: тот недостоин его. Сережа перемахивает через символическую изгородь и бежит с неуклюжим мечом (расплющенным ломом) на врага. Вот сейчас тот достанет знаменитый кинжал… Дик поворачивается и ловит железо голыми руками, обдирая ладони о едкий ржавый налет. Смотрит горящими черными глазами, и Сережа сам не понимает, как падает, как получает удар своим бывшим оружием. Он не смог даже коснуться Дика… Там, за забором, слышится смех. Они не пойдут его выручать, они все боятся молодого Рихарда. Сережа ни разу не преуспел в атаках, всегда был бит, но старый дом притягивал снова ввязаться в обреченный бой. Он лежит на спине, над ним небо и вечная ухмылка соперника, нагло заглядывающего ему в лицо…