Рано утром нас вытащили на посыпанный мелкой галькой задний двор амфитеатра, и надели бронзовые, с деревянным подбоем, ошейники рабов. Привязав к веренице таких же обреченных на труд, как стадо овец поволокли в порт. Десять душ, потерянных для мира свободных людей. Сопровождали нас двое грязных надсмотрщиков с галеры. У каждого в руке длинный кнут – признак хозяйской власти. Старший, невысокий, в коротких кожаных штанах и с голым торсом, шел впереди, держа связывающую наши ошейники засаленную веревку. Он выбирал дорогу. Останавливал, пропуская красивые паланкины благородных. Разгонял толпы мальчишек, кидавших в нас объедки и камни. Второй, помладше, был в простой набедренной повязке, лишь чуть чище, чем наши. Он шел сзади и следил за порядком. Пинками подгонял зазевавшихся. Бить кнутом остерегался, боясь попасть в еще кого-нибудь из кипящей со всех сторон толпы. Вот и сейчас мне в зад ударила босая ступня – «Вперед!». Но все равно, город был прекрасен. Больше всего поражали разложенные на лотках торговцев яркие тропические фрукты. Желтые, красные, синие. Я не помнил их названия и вкуса, но безумно хотел попробовать. С удивлением и восторгом я крутил головой во все стороны. Диким стадом пробегали мысли, названия. Когда-то я уже видел этих людей, эти улицы. Но все, абсолютно все, смешалось в изуродованной памяти.
Впереди показался белый, украшенный цветами паланкин. Несли эту красоту два темнокожих, ужасных видом, раба. Длинные деревянные шесты, лежащие на плечах, раскачивались в такт шагам. На повороте из-за занавески показалась белая вся в браслетах женская ручка и указала, куда идти дальше. Перед паланкином вышагивал звероподобный охранник с огромной гастой в руках. Он трамбовал мир вокруг безумными глазищами, вгоняя прохожих в холодный пот. Каждый представлял себе, как это тяжелое бронзовое копье ворвется в его любимые, скрученные от страха в тугой узел кишки. Запруженная улица расступалась, словно живое море. Паланкин скрылся в толпе рабов и простолюдинов, и мы снова двинулись, вниз и вниз, все ближе к морю. Уже чувствовался запах соли, ветра, стухшей на солнце рыбы. Еще один изгиб улицы и блеснула бирюзовая гладь.
– Алекс, ты был в море? – В моем голосе плескался неподдельный восторг. Алекс повернул ко мне голову, насколько позволили ошейник и туго натянутая веревка.