Ян Стержицкий сидел у печки, внешне спокойный, но пальцы его нервно перебирали край рубашки. Он казался постаревшим за эти полгода. Черные, чуть вьющиеся волосы, еще больше посеребрило у висков, а глубоко запавшие темные глаза постоянно сканировали комнату, будто ища невидимую угрозу. Его типично еврейские черты – крупный нос, смуглая кожа, густые брови – были как клеймо, которое он теперь носил с постоянной внутренней дрожью. Рядом, пытаясь занять руки, чистил картошку Нотан, его брат. Нотан выглядел крепче, одессит до мозга костей, с быстрыми, цепкими глазами ремесленника, упрямым подбородком и аккуратно подстриженной темной бородкой.
Анна и Сара хозяйничали у печи. Светлые волосы Анны, собранные в пучок, выбивались влажными прядями на лоб, а голубые глаза были сосредоточены на сковороде, где шипели котлеты из хорошего фарша с большим количеством лука. Ее арийская внешность была их щитом, но сегодня в ней читалась усталость и напряжение. Сара высокая, статная, с добрыми, но усталыми глазами и руками, навсегда испачканными мелом от кроя, ловко ставила в печь чугунок с кутьей – ритуальной кашей с медом, маком и изюмом, данью памяти о прошлых мирных праздниках, которые теперь казались сном.
Мария наряжалась за занавеской, отгораживающей ей уголок. Ее голос, чистый и сильный, даже вполголоса напевал арию из «Евгения Онегина». Она вышла, и комната будто осветилась. Светлые, почти льняные волосы были уложены в скромную, но элегантную прическу, серые глаза сияли ожиданием праздника. На ней было простенькое платьице, но Саре удалось придать ему намек на моду. Длинные, тонкие пальцы пианистки нервно поправляли воротничок. Рядом вертелась Фрося, ее верная подруга с соседнего двора, девушка с живыми карими глазами и вечным смешком, пришедшая разделить праздник с разрешения матери, которая была занята очередным кавалером.
Леся сидела на полу, разглядывая подарки – по паре теплых носков, связанных Сарой, и по мандарину. С ее темными кудряшками, большими карими глазами и ямочкой на подбородке – вылитый маленький Яков, смотрела на елку с благоговением и что-то шептала, разглядывая бумажного ангела.
– Ну что, Стержицкие-Штерны, готовы встречать сороковой? – Нотан поставил на стол бутылку хорошего одесского вина и бутылку «Столичной», припасенную на самый крайний случай. – Варшава далеко, а жизнь здесь, слава Богу… то есть, товарищу Сталину, – он поправился, бросив осторожный взгляд на стену, где рядом с вырезкой из газеты о достижениях пятилетки висела скромная икона, прикрытая полотенцем на время праздника.