– Слушай, иди? – попросила я ее, после того, как впереди замаячила таверна. Не хватало еще рассказать обо всем старичью, что толчется там. Тогда точно сплетням не будет конца еще месяц.
– Но как я могу тебя бросить?! – она чуть не заплакала, а я чуть не закатила глаза.
– Со мной все будет хорошо, – заверила я ее. – Просто не хочу, чтобы ты видела меня таким вот… грязным, помятым…
Это произвело на нее впечатление, и она все-таки оставила меня в покое и ушла, оглядываясь через каждый два шага, махая рукой и посылая воздушные поцелуи.
Кое-как доковыляв до дома, я вынуждена была еще объясняться с папашей. Он с маху сел на табуретку и долго и мрачно молчал.
– Да все хорошо, пап, – сказала я, закатывая штанину и рассматривая колено, которое стремительно багровело. – Перелома нет, а я Морни тоже по физии съездила. Правда пальцы немного расшибла, но резец в руках удержу. Ты же знаешь, на мне все быстро заживает.
Отец подергал себя за бороду.
– Пап, – позвала я.
Но он даже не посмотрел в мою сторону и глухо сказал:
– Я оказался не лучше той проклятой феи, что испортила тебе жизнь.
– Пап! Ты что такое болтаешь? – возмутилась я. – И ты не портил, и она не портила! Благодаря ей мы живем, как короли!
– Тебе замуж надо, а не камнями плеваться и драться с Морни.
– Совсем не хочу замуж, – я обняла отца и прижалась щекой к его щеке. – Совсем-совсем не хочу.
И я ничуть не лгала в этот момент. Но вряд ли папаша мне поверил.
– Мы должны уехать из этого города, Эрм. Поедем к моей родне, в Стольмвиллет. Люди там живут простые, можно найти хорошего, доброго гнома…
– Стольмвиллет – захолустье! А у нас только пошли хорошие заказы! Скоро о нас узнают в столице…
– Да к хвостам и рогам эту столицу, – сказал папаша упрямо. – Прежде всего, я должен позаботиться о тебе. Мне недолго осталось, тебе нужен муж.
– Пап, ну что ты такое говоришь? Ты еще сто лет проживешь! И зачем нам кто-то чужой? Нам так замечательно вместе, – я грустно вздохнула и прибегла к последнему средству: – Здесь ведь могила мамы…
Отец вдруг решительно рубанул ребром ладони воздух и сказал, как отрезал:
– Мама поймет и простит!