Она подошла к группе мужчин в коридоре и хотела было отвернуться и не подслушивать их оживленный спор, когда заметила среди споривших Мохана. Вчера вечером он был расслаблен, но сейчас выглядел напряженным и сердитым и недовольно смотрел на медсестру и молодого врача в белом халате.
– Говорю вам, сейчас же позовите доктора Пала! Пациентке нужно повысить дозу обезболивающего.
– Но сэр, я же вам говорил… – запротестовал молодой врач.
– Арре, йар[6], сколько можно об одном и том же? Говорю же, мы недовольны лечением. А сейчас приведите старшего врача.
– Как скажете. – Молодой врач быстро ушел; медсестра последовала за ним.
– Привет, – сказала Смита. Мохан вздрогнул и посмотрел на нее.
– О, здравствуйте, – ответил он. – Простите. Не ожидал увидеть вас одну. Я как раз хотел за вами заехать.
– Видите, а я сама справилась. – Смита заметила рядом с ним женщину. – Здравствуйте. Я Смита.
Спутница Мохана – на вид ей было лет двадцать пять – широко улыбнулась.
– О, здравствуйте, мэм. Мы с вами вчера говорили по телефону. Я Нандини, переводчица Шэннон.
– Очень приятно, – ответила Смита, но испытала смутное недовольство. Сколько же у Шэннон помощников? Может, и не надо было прерывать ее отпуск?
– Где палата? К ней можно?
– Да, мэм. Через минуту. – Нандини смущенно покосилась на Мохана и ушла.
– Ей меняют судно, – объяснил Мохан в ответ на недоуменный взгляд Смиты.
– О! – Смита вздрогнула. – Как им это…
– Они очень осторожны. Но Шэннон так не кажется. Думаю, здешним медсестрам еще не приходилось слышать такую отборную ругань.
Смита заметила, что он с трудом сдерживает смех.
– Понимаю. В редакции Шэннон тоже этим знаменита. – Она склонила голову набок. – А вы сегодня не работаете?
– Нет. Вообще-то, я в отпуске и должен был поехать в Сингапур на этой неделе. Но мой попутчик заболел лихорадкой денге. Пришлось отменить. В ближайшие две недели я свободен.
– А почему сами не поехали?
– Одному скучно. – Его лицо погрустнело. – Я не такой, как вы с Шэннон. Вы независимые. А я терпеть не могу путешествовать один. Я вообще не люблю одиночество. В этом смысле я типичный мумбайский мальчик.
В его голосе слышался сарказм, словно он сам над собой смеялся. И все же ни один уважающий себя американский мужчина не признался бы в таком. Если бы она услышала эти слова от кого-то из индийских американцев, с которыми мама пыталась ее свести, когда Смита была помоложе, она бы испытала презрение. Но здесь, в коридоре мумбайской больницы, это казалось нормальным. Обычные человеческие чувства. Смита понимала Мохана.