.
Когда мой брат не вернулся из Рима в положенный срок (день свадьбы уже близился), но стали прибывать беглецы, которые рассказывали о происходящем в Городе ужасные вещи, отец спешно отправил на поиски брата двух наших самых преданных вольноотпущенников, дабы выяснить, что же случилось в Городе. Все мы надеялись, что брат мой, совсем молодой человек, не занимавший еще никаких должностей, не мог привлечь внимания Мария. К тому же семья наша не принимала участия в политических склоках, а отец в молодости занимал лишь должность военного трибуна во время битвы при Верцеллах[8], правда, в армии консула Лутация Катула, а не Мария. Беда в том, что отец был с Катулом в дружеских отношениях, и мой брат Публий должен был остановиться в доме у консуляра[9] во время поездки в Рим. Спустя шесть дней посланные на поиски вольноотпущенники вернулись с телом моего брата. Как выяснилось, Лутаций Катул, товарищ Мария по консульству, получивший вместе с ним триумф за победу над кимврами, был объявлен Марием врагом. Свою смерть несчастный Катул заслужил лишь тем, что посмел сочинить книгу, в которой приписывал себе, а не Марию, славу победы при Верцеллах. Друзья Катула из тех, что были вхожи к Марию, принялись просить за него перед обезумевшим от крови стариком. Но тот заявил совершенно безжалостно: «Он должен умереть». Катулу сообщили роковой ответ. Тогда он приказал насыпать в жаровню не прогоревшие угли с синими опасными огнями, заперся в комнате без окон и задохнулся от смертельного дыма. После самоубийства Катула мой брат спешно собрал вещи и решил бежать, хотя не ведал, найдется ли в Риме хотя бы один дом, где ему откроют двери и помогут укрыться. В те дни каждый боялся собственной тени. Но Публий не успел даже выйти на улицу. Рабы из охраны Мария ворвались в дом Катула, убили брата в атрии, а все, что было при нем, забрали себе. Домашние Катула спрятали тело убитого из жалости к его молодости, а потом отдали нашим людям, когда те приехали в Рим. Вольноотпущенники, что привезли тело брата, положили убитого на кушетку так, чтобы казалось, будто он спит. Плач стоял по всему дому – все домашние любили Публия за его веселый нрав и щедрость. Я плакал, видя, что брат страшно изуродован. Левая рука его была почти что отрублена, и чтобы она не отвалилась, ее пришили толстыми нитками. Щека глубоко порезана, другие раны разглядеть было невозможно – его тело не только натерли солью и бальзамическим составом, но и одели в длинную чуть ли не до щиколоток тунику, чтобы скрыть многочисленные раны. На погребальном костре его так густо укрыли ветвями кипарисов, что вечнозеленые ветви полностью скрыли тело.