После гибели моего брата семья наша как будто раскололась – отец уехал в новое поместье на озере, а я остался в старом доме. В письмах он сообщал о своих надеждах, что молодая жена подарит ему нового сына, но этого счастливого события до сих пор не произошло.
С братом я был куда ближе, чем с отцом, и неважно, что ушедший за Ахерон Публий был старше меня на девять лет. Со мной он становился снова ребенком и часами мог играть в детские игры, хотя уже надевал тогу взрослого гражданина, выходя из дома. Бывало, я вместе с близнецами Коры, моими ровесниками, домородными рабами[10], прятался в какой-нибудь дальней комнате, а брат находил нас и, размахивая деревянным мечом, театрально выпучив глаза и корча жуткие рожи, преследовал и выгонял в перистиль, где мы, отмахиваясь своим игрушечным оружием, принимали бой. В другой раз брат шепнул, что под навесом за домом спрятался Полифем, вчетвером мы кинулись в сражение со страшным чудовищем. А выяснилось, что там стояла большая глиняная бочка, только что привезенная от мастера и которую рабам надлежало осмолить, а мы расколотили ее в мелкие осколки.
В доме нашем было пятьдесят две комнаты – большие покои и крошечные каморки и кладовые. Дальние комнаты самовольно занимали рабы, на что вилик смотрел сквозь пальцы, но время от времени выгонял их оттуда, когда сердился на своих подопечных за леность или мелкое воровство. Мы с Деймосом и Фобосом (так звали близнецов) тоже иногда стращали самовольных поселенцев, а они откупались от нас сушеным инжиром или деревянными игрушками, которые с таким искусством вырезал в своей мастерской Икар, а Ксеркс ему помогал.
Один раз я с близнецами подсмотрел, как Икар прячет в постели кожаный мешочек с монетами, и тайком выкрали его скромный клад. Узнав про это, Публий наградил нас всех троих звонким оплеухами, монеты велел вернуть, да еще доложил туда три серебряных денария, которые обещал подарить нам на праздник. Но потом смилостивился, и мы тоже получили в подарок каждый по денарию. И еще кучу сладостей. Когда я вспоминал эти радостные дни, мне казалось, что где-то далеко неведомая рука зажигает светильник, но огонек этот быстро гаснет, а тьма вокруг становится плотнее, непроглядней.
Смерть Публия вырвала какой-то кусок из моего живого тела и превратила меня в калеку. Но я тщательно скрывал свое увечье – не пристало римлянину плакать и жаловаться.