В зеркале заднего вида вижу Лейлу, скрючившуюся на заднем сиденье.
– Ой, Данияр… живот режет ужасно, – стонет она.
Я резко поворачиваюсь.
– Что, опять?
– Наверное, переела… Там столько всего было… не удержалась.
Сжимаю руль так, что костяшки пальцев белеют.
– Не удержалась? Лейла, ты серьезно? Ты же жена видного политика, а ведешь себя как… как голодная крестьянка! Видели же все, как ты набрасывалась на эти закуски! Что люди подумают? О чем они будут говорить? О том, как моя жена обжирается на приемах?
Лейла тихо всхлипывает.
– Мне плохо… очень плохо.
– Лейла, ну сколько можно? Ты же знаешь, что у тебя слабый желудок. Нельзя так набрасываться на еду! Вот до чего довела твоя жажда внимания!
– Отвези меня в больницу, пожалуйста.
Молчу, буравя её взглядом. Сейчас, когда у меня и без того голова раскалывается от проблем, я не могу туда ехать. Еще чего не хватало! Чтобы завтра весь интернет пестрел заголовками о том, что жене видного политика стало плохо от обжорства. Сейчас мы находимся под прицелом. Один неверный шаг – и прощай вожделенное кресло.
– Дома отлежишься, – отрезаю я.
Лейла снова стонет, и я чувствую, как во мне закипает злость. Она всегда так. Вечно ноет, вечно жалуется. Не женщина, а сплошная головная боль.
Веду машину резко, стараясь не обращать внимания на тихие стоны супруги. Злюсь на неё, на главу республики, на весь этот чёртов мир. Домой, только домой, где можно запереться в кабинете и выпить залпом стакан виски.
На этих чертовых приемах не подают алкоголь – харам, запрет. Зато запершись в своих апартаментах эти снобы пьют как не в себя и жрут, жрут, жрут, словно в последний раз.
Подъезжаем к особняку, и я помогаю Лейле выйти из салона.
– Иди ложись, – говорю, не глядя на нее. – Сейчас станет легче.
Она бредет в спальню, держась за живот. С одной стороны, она меня ужасно раздражает. С другой… она же моя жена. И я должен о ней заботиться.
Набираю номер своего личного врача и говорю:
– Доктор, здравствуйте. У моей жены… в общем, ей нехорошо. Живот болит. Приезжайте, как можно скорее…