– …Мы не можем больше полагаться на сознательность. Мы должны формировать общественную дисциплину. Женщина, не родившая к двадцати пяти и не вышедшая замуж, должна быть включена в государственную программу распределения. Это не насилие, это возврат долга. Это новая норма. Женщины, не выполнившие репродуктивный долг, признаются общественной собственностью. Это звучит жёстко, но лишь честные слова озвучивают честные решения. Права – привилегия, а не автоматическое благо. Если привилегиями не пользуются, они утрачивают силу.
Луиза замерла, перестав дышать на мгновение. Аркадий почувствовал, как её пальцы сжались у него на груди, но она промолчала.
На экране депутат продолжал:
– Мы не предлагаем репрессий. Мы предлагаем прозрачную, чёткую, управляемую структуру. Девушки, на которых мужчины не подали заявление в установленный срок, будут направлены в адаптационные центры. Это не наказание, а порядок. Остальные, кто не вступил в брак и не родил к двадцати пяти годам, считаются доступными для принудительного использования любым мужчиной. Это зрелое решение. Оно может шокировать, но именно такие меры делают нацию живой. Мы должны отказаться от сентиментальности, если хотим сохранить страну.
Аркадий молчал, ничуть не удивлённый. Тон Кручинина был знаком ему: чёткий, лишённый эмоций, похожий на инструкцию к новой модели жизни. Теперь этот голос проник в спальню, разлился между телами, просочился в складки простыни и повис в напряжённом молчании, вытеснив привычное тепло.
– Это шутка? – тихо спросила Луиза. Голос её был ровным, но напряжённым, как натянутая струна.
– Нет, – ответил Аркадий, не отводя глаз от экрана.
– Ты знал?
– Слышал, что обсуждают. Но не думал, что зайдут так далеко.
– А ты… – она замолчала.
На экране депутат замер, подняв глаза. В этот момент звук исчез, наступила полная тишина. Осталось только лицо Кручинина, напряжённое и выжидающее.
– Мы больше не можем позволить себе слабость, – продолжал он. – Нас становится меньше. И причина не в бедности, а в том, что мы разучились размножаться. Мы исправим это. Мы обязаны.
Аплодисменты на экране прозвучали резко и сухо. В спальне воцарилась тяжёлая тишина, в которой даже дыхание казалось неуместным. Луиза медленно убрала руку с его груди, словно разрывая нить, которая их соединяла. Она больше не лежала рядом, а просто находилась в одной постели, будто между ними пролегла граница.