Среди этого тревожного шума Аркадий получил короткое сообщение, заставившее его замереть. Писала племянница Саша, и её слова были полны беспокойства и сдержанной паники: «Уезжаю. Срочно. Нам нужно обязательно увидеться». Текст был лаконичным, будто девушка боялась написать лишнее. Каждое слово казалось отчаянной попыткой удержаться на плаву в общей панике, которую Саша прежде считала чужой проблемой.
Сердце Ладогина болезненно сжалось от странного ощущения безысходности и ответственности одновременно. Племянница всегда была для него воплощением особенной чистоты и силы характера. То, что даже она вынуждена бежать, наполняло его горечью и тягучей тревогой – словно судьба посылала последний сигнал, который он не мог проигнорировать.
Тем временем город наполнялся слухами. Кто—то говорил, что границы закроют завтра, другие уверяли – уже сегодня ночью. На улицах, в кафе и очередях люди обменивались короткими, отрывистыми фразами, передавая тревогу и неопределённость. Слова «закроют границы» повторялись повсюду, превращаясь в неизбежность.
Цены на билеты резко выросли: теперь их продавали втридорога, словно билет стал пропуском в другую жизнь, единственным шансом на спасение от чего—то страшного и неотвратимого. Кассы окружали толпы женщин всех возрастов, нервно пересчитывающих деньги и умоляюще смотрящих на кассиров, прося поторопиться и выдать билет, обещающий избавление от ужаса.
Аркадий вышел на улицу, чувствуя, как воздух вокруг сгустился и приобрёл тяжесть, затрудняющую дыхание. Он шёл сквозь толпы, наполненные шёпотом и суетой, и с каждым шагом яснее понимал: город стремительно меняется, и в этих переменах он теряет что—то важное и безвозвратное. Прохожие выглядели всё более чужими, привычные выражения сменились напряжёнными взглядами людей, охваченных общей паникой.
На перекрёстках Ладогин замечал женщин с большими чемоданами и сумками, растерянно смотревших на экраны телефонов и сверявших маршруты. Все они направлялись в одну сторону – туда, где ещё не погасли огни надежды и куда, возможно, можно было успеть. Женщины казались ему птицами, внезапно ощутившими приближение беды и спешно улетающими, даже не зная точно, куда.
Политик взглянул на затянутое серыми облаками небо и почувствовал себя маленьким и бессильным перед происходящим. Впервые он ясно осознал, что город, который он привык считать своим, стремительно ускользает, превращаясь во что—то чуждое и тревожное. Внутреннюю пустоту заполнила необъяснимая тоска.